§Два-сорока бывальщинок для крестьян. Коса на камень

На Литве, в небольшом местечке, в конце улицы стояла корчма, где также останавливались проезжие и кормили лошадей; а корчмарем был оборванный жид, Шмуль, который выжима всеми правдами и неправдами денежки со всех вольных и невольных посетителей своих.
Однажды под вечер Шмуль вышел, сел на завалинку перед корчмой и бранил про себя весь белый свет, за то, что другие сутки никто к нему не заезжает и не с кого сорвать на дневное пропитание. Вдруг пыль показалась издали по дороге: Шмуль поднял ушки на макушку, поглядел – и пошел встречать парную бричку и приглашать к себе на двор. Бричка остановилась и из нее вышел какой-то полу барин в коротком сюртучке и в шапочке с околышем, спросил:
— Есть ли овес и сено, — и заехал прямо в корчму.
Поужинав немного, он принялся за небольшой чемоданчик, претяжелый, и стал его разделывать. Жид взвесил давно уж этот чемоданчик этот глазами, когда проезжий вынул его из брички и понес в корчму; а теперь, стоя в углу и разговаривая, пялил глаза на такое богатство. Проезжий спрашивал об разных делах, о торговых оборотах в здешних местах, когда и где в окружности бывает ярмарка и торговые дни на рынках. Шмуль вытаращил глаза, когда проезжий стал доставать из чемодана мешки набитые серебром и сердце у него разгорелось. Проезжий принялся считать деньги, спросив:
— Нельзя ли здесь разменять серебро на ассигнации?
Жид пожал плечами и отвечал, что здесь на всем местечке не найдется столько наличных денег, и что можно разменять, много-много, рублей 15, 20.
— Это не стоит хлопот, — сказал приезжий, — оставлю до другого часу. – А что, — прибавил он, — безопасно ли тут у тебя?
— Спокойно и безопасно, — отвечал Шмуль, выставив вперед ладони, — все равно, что дома; об этом не беспокойтесь.
— А ставни запер все?
— Заперты все, кругом, и двери заперты. Никто не взойдет.
— Надо мне пересчитать деньги, расплачиваться придется завтра не далеко отсюда, — сказал проезжий и стал доставать мешок за мешком высыпать, и считать. Шмуль стоит только и глядит да вздыхает, а сердце стучит вслух.
Перечитав три мешка целковых и насчитав в двух по 500, а в третьем 425, проезжий завязал их опять и спросил хозяина:
— Нет ли сургуча и какой-нибудь печати, чтоб для верности запечатать мешки? – Шмуль тотчас достал обломочек сургуча и какую-то еврейскую печать; проезжий запечатал мешки и уложил их в чемодан; а с рассветом встал, уложился, расплатился с корчмарем и поехал дальше.
Шмуль не спал во всю ночь, его бросало то в дрожь, то в озноб – никак не мог он заспать и забыть эти целковые. Шмуля проняла лихорадка, зуб на зуб не попадал, а там опять кинуло в пот. Наконец он придумал как быть и что делать, как забрать в свои руки светлые денежки проезжего, и от нетерпения и радости не знал куда деваться. Насилу он выждал утра и отъезда дорогого гостя.
Обождав еще с четверть часа, Шмуль, вдруг выскочил на улицу, будто его кто жегалом с места поднял, кричал, ревел, врал себя за волосы и завывая на все голоса скликал народ. И жена Шмуля также кричала и ревела на всю улицу, била себя кулаками в грудь и звала добрых людей на помощь. Народ сбежался, и жиды и крещеные, и выслушав жалобу бедного орчмаря, что де проезжий его обокрал, увез с собою три мешка серебра, все порешили скакать скорее за вором в погоню. Шмуль обещал всех наградить из бедности своей, чем-нибудь, если они поймают вора, и рассказывал всем добрым людям, что у него на мешочках есть свои приметы: их всего три, завязаны они такою-то веревочкой, запечатаны вот этою печатью, которая ему досталась от деда, и в двух мешках ровно по 500 целковых, а в третьем 425.
Проезжего вскоре догнали, остановили, обыскали, нашли деньги Шмуля, со всеми приметами, и дивились только, откуда и когда скаредный жид накопил такие деньги, и держал их в такой тайне. Что все жильцы на местечке почитали его только что не нищим. Видно он исправно обирал проезжих!
Путник, которого народ вдруг с криком остановил и стал обыскивать, сперва было испугался; но когда услышал в чем дело, что у него требуют только трех мешков серебра, которые он украл у корчмаря Шмуля, то он тотчас оправился, повинился, говоря, что хотел только подшутить над жидом шутку; он стал смеяться над жидом, что перепугал его, советовал вперед держать деньги поосторожнее, и прибавил:
— Неужто ты думал, что я у тебя и вправду увез деньги? Я же говорил тебе, берегись воров, да спрашивал:: спокойно ли, безопасно ли у тебя, — вот я к чему и вел разговор этот чтоб тебя после подразнить. Я бы, небось. Не шагом поехал, если б хотел увезти твои деньги. Возьми их, вот они, вс целы – смотрите, люди добрые, и печати его целы!
Шмуль обрадовался, что ему находка эта так легко досталась, хоть он и сам не понимал, что значит это, для чего проезжий без слова уступает ему такие большие деньги? Шмуль готовился на ссору, на жалобу и тяжбу, думал ехать с проезжим в город и там, по всем приметам, доказывать право свое – а на место того, ему все без слова отдают в руки! Как не принять? Взял, прочие жиды его окружили, стали поздравлять – а проезжий между тем простившись на скоро, сел и поехал, да Бог весть для чего, поехал так, чтобы его в другой раз не нагнали. Видно ему без денег ехать стало легче.
Тут подошел старый обыватель, на шум и гам и радость их, и услыхав в чем дело, сказал всем им дуракам:
— Что ж вы это сдуру наделали, — спросил он, — а как теперь проезжий на вас подаст просьбу, что вы его ограбили? Разве начальство приказывает так делать? Разве с вором, который украл эдакую кучу денег можно идти на мировую? Он-то Бог весть какой человек, куда едет и откуда, мы его не сыщем – а он сыщет нас, как понадобится ему, да как объявит, что его ограбили миром, на большой дороге, так вот, вы тогда и разделывайтесь!
Думали, гадали – нечего делать, опять надо ехать в погоню за вором, а другому скакать скорее, да заявить в суд. Но вора не нагнали, переморив только лошадей, и даже потеряли след его, не могли доспроситься, куда он проехал. А исправник тут; Шмуль говорит:
— У меня стояло три мешочка денег, в кладовой, в мучной кадочке, чтоб воры не нашли; в двух мешочках по 500 целковых, а в третьем 425, и все три запечатаны были моею дедовскою печатью – а вот-де и она. – Прикинули печать, так, верно, она. – Я спохватился, как только уехал проезжий, потому что жена видела, как он шарил что-то ночью в кладовой, и сказал, будто ищет воды; я спохватился – денег нет; кинулись в погоню, догнали, он сказал, что пошутил, сел да ускакал, только пыль столбом; не могли догнать.
Исправник сказал:
— Хорошо все это, но теперь давайте понятых, да сочтем деньги, все ли тут по показанию Шмуля. Деньги счет любят. Распечатали первый мешок, принялись считать – что же твои целковые, ровно глухие черепки пересыпаются, — сказал исправник, ударил один об стол – не звенит; взял на зуб – мягок; погнул в руках – он и согнулся трубкой!
Шмуль побледнел, белее полотна. Пересмотрел все деньги, и в прочих мешках; счет верен, да все фальшивые, до одного.
— Это что значит, — сказал исправник, — так вот брат, чем ты промышляешь? Так вот ты с чего вдруг разбогател? В колодку его, да в город, и с деньгами.
Народ ужаснулся и скорее отступился прочь; каждый подумал: слава Богу, что не успел Шмуль раздать могарычи, которые обещал, а то бы всем нам теперь пропасть!
Поздно стал божиться бедный Шмуль, что пошутил не проезжий, а сам он, Шмуль, что деньги эти не его, что он только сдуру в них вклепался; но ему нельзя было поверить, улика на лицо: мешки запечатаны его печатью! Взяли и засадили Шмуля на долго – и Бог весть когда мы его увидим!