§ Крещенский сочельник
— Бабушка, сегодня, няня говорит, опять сочельник, можно нам с Мишей…
— Постничать? Можно и должно, — сказала бабушка, — но сочельничать со мной не сможете.
— Бабушка, душенька, позволь, ты увидишь, что сможем, нам так хочется!
— Саша, детям обыкновенно хочется более того, что они могут исполнить. Послушай, дружочек мой, — говорила старушка, притягивая девочку к себе за руку, — пока ты мала, то хоти и желай исполнять обряды наши, это хорошо, когда же вырастешь и будешь здорова, то исполняй их, по силе своей: постись, сочельничай, ходи в церковь, ставь свечку, подавай вынимать просвирку; во всем этом, когда подрастешь, поймешь высокий смысл. Теперь же, пока ты мала, то желай и думай: когда вырасту, стану то и то делать и сочельничать.
— Нет, душечка, бабушка, позволь теперь, — говорила внучка, вертясь от нетерпения, — я и Мишу позову, и мы с тобой вместе станем сочельничать.
С этими словами она убежала и через минуту послышалась их общая топотня и голос Миши:
— И я хочу, я также буду с тобой и с бабушкой!
Дети вбежали, держась за руки и говоря в один голос:
— Позволь, милая бабушка!
— Да вас стошнит, дети!
— О нет, мне ничего! Папа часто опаздывает к обеду, а меня не тошнило!
— Дети, сколько раз вы до обеда едите, — спросила старушка, и стала насчитывать, — Чай пьете?
— Да!
— Завтракаете?
— Да, но мы сегодня не хотим чаю, — отвечали дети, — а завтрак часто бывает не вкусный!
— Послушайте, вот мы что сделаем, — говорила бабушка: так как сочельник более для взрослых, чем для маленьких. То вы будете сочельничать наполовину.
— Как это? – спросил Миша, вскидывая голову и глядя прямо на бабушку.
— А вот как: завтракать вы не станете, а чай свой принесите сюда, его выпьете вместо завтрака.
Саша была в нерешимости соглашаться ли на такую сделку, но Миша удовлетворился ею и затопав лошадкой, побежал за своей чашкой и девочка увлеклась его примером. Няня внесла чашки и корзинку с постным хлебом, и поставила на стол, покрыв салфеткой.
— Теперь, дети, копа ступайте, — сказала бабушка, — у меня есть дело, а к завтраку приходите.
— Хорошо, бабушка!
— Миша, как я рада, — говорила Саша, подпрыгивая по коридору. Мы тоже сочельничаем; нет полусочельничаем, поправилась девочка. Часа через два Миша вбежал к бабушке с вопросом:
— Не пора ли завтракать?
— Нет еще, дружок, — отвечала та. Через четверть часа Саша тихонько постояла на пороге перед бабушкой, но старушка не подымала глаз с большой темной книги, которая лежала перед нею, и девочка ушла. Немного погодя, Миша закричал в дверь:
— Не пора ли нам кушать?
— Нет еще, — отвечала старушка. Через полчаса вошла тихонько задумчивая Саша. Она была бледнее обыкновенного. Бабушка перевернула листочек книги, и поглядела на внучку.
— Ну, что, Саша, тебе есть хочется?
— Хочется, — тихонько проговорила девочка, опустив голову.
— Пожалуй, завтракайте сегодня на полчаса раньше, погляди-ка, дружок, есть ли половина двенадцатого?
— Есть, есть, бабушка! Даже две черточки перешли за полчаса, — сказала Саша, водя пальцем по стеклу. — Миша! – закричала она. А Миша уже давно поджидал у дверей. Друг перед другом, торопясь, усаживались они за чай.
— Бабушка, вы позволите нам еще по кусочку? Ведь мы завтракать не станем, — сказал Миша.
— Хорошо, кушайте, однако скажите-ка мне, правду ли вам бабушка говорила, что маленькие не могут сочельничать?
— Правда! – сказали дети.
— Знайте же и помните, что бабушка никогда не обманывает, а всегда говорит правду.
Слово это пришлось в пору, и с этого дня дети приходили к бабушке советоваться во всех спорных делах. «Бабушка знает, я бабушку спрошу, бабушка всегда говорит правду», — толковали дети между собой.
— А можно туда, к бабушке, — послышалось несколько детских голосов, и в комнату вбежали трое: Мери впереди, двое братье ее, Сережа и Алеша, за нею; поднялась суматоха, объятия, поцелуи, шум, смех. Дети эти были также внуки старушки, только не родные, а двоюродные, дети ее родного племянника.
— Мери, Мери, а мы сочельничаем, я сочельничаю, Мери, — кричал Миша, торопясь прожевать хлеб.
— Ты как сочельничаешь? – спросила шестилетняя девочка, не понимавшая этого слова.
— Ничего не ем до вечера, — важно отвечал Миша.
— Нет, — перебила Саша, толкуя его слова, — мы полусочельничаем.
Малютка стояла, вытараща глаза, она ничего не понимала, тем более, что входя видела, как дети ели.
— Мишенька, — громко сказала бабушка, — а что я тебе сказала о сочельнике?
И сама же старушка отчетливо и ясно повторила, что маленькие и слабые сочельничать не могут, а потому и не должны, это не им не по силам.
— Это, — прибавила она, — ты сегодня сам на себе испытал, но как малый, так и большой должен удерживаться от того, от чего не в силах воздержаться, например: хвастать чем бы то ни было никуда не годится, и от этого всякий, кто захочет, может удержаться. Так ли, Сереженька? – спросила старушка, заметив вниманье старшего своего внука.
— Я думал теперь о том, о чем вы говорите, бабушка, только это трудно, очень трудно, все думать, да обдумывать, как бы чем не похвалиться. Ведь если все обдумывать, — продолжал мальчик с расстановкой, — то выйдет, что многое делаешь из-за похвалы.
Старушка с видимым удовольствием слушала Сережу, потом взяла его голову обеими руками, крепко поцеловала в лоб, и пристально глядя в разумные глаза ребенка, сказала:
— В том-то и дело каждого человека, чтобы всегда помнить и делать должное. Привыкать же к этому надо съизмала. Вот хоть ты теперь, ты знаешь, что хвастать не должно, ну и будешь остерегаться, а когда отвыкнешь от этого, то задашь себе другую задачу, например: делать должное так, чтобы оно людям в глаза не бросалось, и тебя бы не хвалили за то, что ты делаешь свое дело.
— Да что ж это! Пойдемте играть, — кричала, соскучившаяся Мери, таща то того, то другого. – А знаете, — продолжала она, — у нас скоро будут гости, только без кукол!
— Ах, да, Саша, ты знаешь, что придумала Мери? – сказал Алеша.
— Что, что? – живо спросили маленькие хозяева.
Алеша покатился со смеху.
— Она хочет пригласить гостей с тем, — сказал он, — чтобы они приехали в штопанных платьях!
— Алеша! – закричала малютка, бросаясь к брату.
— Право так, — говорил он.
— Алеша! – кричала девочка, зажимая ему рот.
— Это она все за Лииу заступается, — говорил мальчик, увертываясь от маленькой рученьки, — а мама говорит: что же делать тем, у кого нет рваных платьев, тому как быть?
— Саша, Миша! Вы его слушайте! – торопилась перебить Мери, — я сказала: мне не нужно, чтобы гости мои были разряжены, пусть приедут в старых платьях!
Бабушка, слушавшая о случившемся с Лииною на кукольном вечере, поняла в чем дело, и сказала:
— Ты, Мери, вот что сделай: сама оденься по проще, ну и самых близких попроси о том же, а охотницам до нарядов ничего не говори, щиголих у тебя будет наполовину, а другая половина оденется просто, так что между ними и Лиина не будет отличаться.
Этот совет очень понравился Саше, и она, прыгая перед старушкой, сказала:
— Бабушка, позволь мне самой с Мери выбрать из моих платьев то, которое я надену.
— Идите, выбирайте что хотите, только, чур, не комкать.- И вся стая запрыгала и понеслась в детскую. Через час красные, запыхавшиеся дети опять прибежали к старушке.
— Ах, мои голубчики, да как вы умаялись! – сказала она, глядя на внучат.
— Бабушка, я хочу им показать им мою дочку!
— Нельзя, дружок, я сейчас была там, она и мама твоя обе спят.
Дети переглянулись, как бы советуясь, что им теперь делать, чем заняться.
— Ах да, бабушка, няня хотела у тебя отпроситься за богоявленской водой, это какая вода? – спросила Саша.
— Та, которую сегодня святят за вечерней, — сказала старушка, — до нее ничего не едят, сочельничают; когда выпьют этой воды, тогда начинают есть.
Саша вдруг вспомнила рождественский сочельник, как бабушка с нею говорила, как ей было хорошо сидеть, приютясь к старушке.
— Бабушка, милая, расскажи нам про сочельник; помнишь, как тогда!
Бабушка, посмотрев на детей, сказала:
— Трудновато говорить с вами, детки; вы все неровня: Сережа и Алеша знают Священную историю, Мери с Мишей ничего не знают и не понимают, а ты, Саша, только некоторые картинки запомнила.
— Бабушка, ты как тогда говори. Я все поняла!
— Ну, друг мой, ведь рассказ на рассказе не приходится; однако, пожалуй, попробую.
Все захлопали в ладоши. Дети любят слушать, умели бы только с ними говорить. Бабушка посадила Мери к себе на колени, Сашу в ноги, на скамеечку, мальчикам позволила сесть на ковер, и, приноравливаясь сколько можно к понятию детей, начала:
— Ну, Саша, скажи нам, какая картинка крещения Господне на Иордане, — прибавила старушка, видя, что девочка задумалась.
— Ах, это на реке-то! Вот стоит один на берегу повыше.
— Иоанн Креститель, — подсказал Алеша.
— Да, Иоанн Креститель, у него палочка перевязана поперек крестом и кончики висят длинные, длинные, он зачерпнул в чашечку водицы и льет ее на голову…
— Господа…
— Алеша, да я сама знаю, — нетерпеливо отозвалась девочка, — и льет на голову Господа Иисуса Христа, а Он по колени в воде стоит, а над головою у него птичка…
— Голубь, — не утерпев подсказал Алеша.
Мери взяла бабушку за обе щеки, и она теперь также вспомнила картинку, и ну целоваться говоря:
— Я это также знаю, я все это знаю.
— Перестань, Мери, — нетерпеливо перебил ее Сережа.
— Ну, так слушайте: Иоанн Креститель был пророк: ты помнишь, Саша, что я говорила тебе о пророках? – Но видя, что девочка задумалась, бабушка продолжила, — пророками назывались такие люди, которых Господь выбирал для того, чтобы учить людей и наставлять их в том, что заповеди даны им не для того, чтобы их прятать в золотой ковчег и затверживать их как попугаи, но чтобы исполнять их указания. Такой пророк был Иоанн, прозванный Крестителем.
— Бабушка, спросил Алеша, его прозвали Крестителем за то, что он крестил?
— Да, дружок мой, — отвечала та.
— Послушай, бабушка, несколько робко спросил Алеша, за что его прозвали так, ведь не он один, а все священники крестят?
— Ах, Аничка, здравствуй Оля! – кричали дети, здороваясь с вошедшею сестрицей, — Сядь сюда! Нет, сюда, ко мне, к нам! – кричали они, сторонясь друг друга, чтобы дать место общей любимице своей.
— Садись-ка, дружок, подле меня, — сказала бабушка, — да помоги-ка мне рассказать им о крещении Господнем: вы друг друга лучше понимаете. – Затем, обратясь к Алеше, она продолжала, — Да, теперь, после Иоанна Крестителя крестит каждый священник, но до него никто не крестил. Он первый ввел этот обряд, и невидимое для нас дело, покаяние человека, обрядил, т. е., одел, в видимый обряд омовения водою.
— Бабушка, это что такое покаяние? – спросила Саша, пристально глядя на старушку.
— Да, вот поди, толкуй с вами! – сказала бабушка, тряхнув головой. Потом подумав немного, спросила внучку, — Ты, дружок, когда нашалишь, а потом, поняв, что огорчила папу и маму, ты что тогда делаешь?
— Что же, бабушка, я тогда прошу прощенья!
— Ну вот, это-то самое, когда пожалеешь, что дурно сделала, да идешь просить прощенья, это и зовется у людей раскаянием, а раскаяние перед Богом называется покаянием. Поняла ли, Саша?
— Да, поняла, — задумчиво сказала девочка, а потом прибавила, — Когда я у папы прошу прощения, это значит: я раскаиваюсь, когда же прошу прощенья у Бога, то я…
— То ты каешься, — подсказала старушка, заметив, что девочка не сладится со словом покаяние.
— Бабушка, — спросила Мери, — Бог слышит, когда у него просят прощенья?
— Слышит и прощает, если видит, что люди, каясь, хотят исправиться.
— Послушай-ка, бабушка, — начал Миша, прислоняясь к старушке, ты мне скажи вот что: разве большие также каются? Ведь больше не шалят?
— И не шалят, да грешат, дружок, то есть, грешат, не делая того, что Господь велит. Вот и в то время, когда жил Иоанн, народ очень грешил: хотя иудеи и писали приказания Божия у себя на дверях, чтобы всегда видеть и помнить их, но это обратилось у них в один обычай, а исполнение заповедей не выполняли. Св. Иоанн, живя в степи, в пустынном месте, около Иордана, говорил приходящему к нему народу: «Опомнитесь, бросьте дурную жизнь, покайтесь и принесите плоды достойные покаянья: вы живете, как бесплодные деревья, которые напрасно растут; но берегитесь за такую жизнь вашу, — наказание близко, секира (топор) лежит у корня дерева бесполезное дерево скоро будет срублено». Вы видите дети, что он говорил не так просто, как говорим мы; он уподоблял людей деревьям, полезные дела – плодам, наказание – секире; таким языком говорят на Востоке все азиатские народы; слово Божие писано на Востоке же, а потому и писано притчами и уподоблениями. Мало того, что восточные жители говорят иносказательно, но они часто речи свои подкрепляют или изображают делом, и это-то иносказательное дело или действие мы называем обрядом; например: ты, Сережа, верно помнишь, что сказал Пилат, когда народ требовал осуждения Господа?
— Помню, — отвечал Сережа, – он сказал: я невинен в крови праведника этого.
— Ну, а что Пилат еще при этом сделал? – спросила старушка.
— Он велел подать воды и умыл, при народе, руки свои.
— Вот это-то дело и было уподобительным, обрядливым; понимаешь ли ты дружок?
— Да, — сказал мальчик. Не сводя глаз с бабушки. – Этим иносказательным омовением рук, Пилат подтвердил слова свои о чистоте и невинности своей в деле осуждения Иисуса Христа. Иоанн, призывая народ к покаянию и очищению от греха наставлял его, уча доброй жизни, и потом, в знак очищения от греха, омывал кающихся водою. Обряд крещения, несколько измененный, перешел и к нам.
— Заметь, Сереженька, — сказала бабушка, обращаясь к внуку, как к старшему из детей, — заметь и помни, дружок, что наша христианская церковь основалась на Востоке, и что вся внешность ее в том же иносказательном духе, о котором я сейчас говорила: обряды, служба, одежда, даже утварь церковная, все это уподобительно, все заключает в себе высокий духовный смысл, который, к сожалению, немногим известен.
— Отчего неизвестен? – живо спросила Аня.
— Оттого, что иные не могут, а другие не заботятся, чтобы понять его, — отвечала старушка, глядя в глаза внучки. Ей отрадно было следить за сочувствием ребенка.
— Бабушка, — хотела что-то спросить Аня.
— Постой, постой, дружок, перебила ее старушка, — с тобой поговорим когда-нибудь на особицу, а теперь дай кончить о крещении и о богоявленской воде. Слушайте же, детки: Иоанн Креститель поселился, как я уже вам сказала, в пустыне, народ сходился к нему отовсюду, иные из усердия к святому человеку, другие из любопытства, посмотреть на пустынника и послушать его дивные речи. Он говорил народу: «Кто вразумил вас бежать от наступающего гнева? Уже и секира лежит при корне дерева, всякое дерево, не приносящее хорошего плода, будет срублено и брошено в огонь. После меня придет Тот, Кто сильнее меня, Кому я недостоин нести обувь Его. Я крещу вас водою покаяния, Он же будет крестить Духом Святым и огнем. Лопата в Его руке, и Он очистит гумно свое и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем». Так говорил он, и в народе пробуждалось темное предчувствие чего-то близкого, великого, понимая притчу Иоаннову, народ размышлял: обувь – это низшее, последнее в одежде, если же и святой муж не достоин понести обувь Того, Кого он возвещает, то что же это будет? Народ понимал также, что пшеницею называл он и полезных людей, а соломою пустых тунеядцев, что гумно иносказательно представляет мир, где люди полезные перемешаны с бесполезными, как зерно с мякиной, и что Иоанн ждет Господина этого гумна. Однажды утром, когда он крестил и толпы народа собрались на берегу Иордана, он вдруг увидел вдали идущего к нему Иисуса. Пророк душою своею узнал Господа и в восторге, поднимая высоко руки, закричал народу: «Вот Он! Вот Агнец Божий. Взимающий на себя грехи мира! Вот Тот, о Ком я говорил: после меня придет Тот, Кто сильнее меня!».
— Бабушка, бабушка, я видел это! – радостно закричал Сережа, — Иоанн и рукой, и крестом указывает народу на Господа!
Дети в изумлении смотрели на раскрасневшегося мальчика, бабушка также, поглядев на него, спросила:
— Ты во сне видел это, дружок?
— Нет, не во сне, я видел картину Иванова «Явление Христа народу»! Ах, бабушка, как хорошо! Иоанн точно живой, точно громко говорит народу, а Господь идет вдали, тихо, тихо, один одинешенек. Так хорошо, точно спереди картины шумно, а там. Вдали около Господа, так тихо! Алеша, ты помнишь, мы вместе ходили смотреть, — спросил Сережа брата.
А Алеша уж давно припоминал что-то и сказал:
— А, а, это где жиденок-то, из воды вылез, и озяб?
— Да, да, — подтвердил Сережа.
— Ну помню, помню: Иоанн Креститель точно мехом обернут, сам такой высокий!
— Так вот, дети, — перебила их бабушка, — Господь Иисус Христос, который сошел на землю, и нам в пример прожил с людьми земную жизнь, сам на Себе подтвердил обряд крещения, т. е., сам крестился от Иоанна, который сначала отказывался, говоря: «Не Тебе у меня, а мне следует у Тебя креститься!». Но затем вспомнил волю Господню, который сказал: «Так тому быть должно». И когда Господь крестился, то Иоанн видел духом своим небо открытое и Духа Господня. Духа любви, кротости и чистоты, в земном виде, в образе самого кроткого и чистого животного, голубя, летавшего над Господом.
Саша, сидевшая в ногах на скамеечке, вдруг потянулась через Мери к бабушке, говоря:
— А как же это, помнишь, ты говорила о барашке, что он самый добрый?
— Да, Саша, я говорила и теперь скажу, что между зверями, барашек, ягня, или по-славянски агнец, есть самое смирное и доброе животное, а между птицами, голубь: потому-то они оба и означают, на языке притч или иносказаний – кротость и чистоту. У нас, на полурусском, гостином языке, иносказание или притчу зовут аллегориею, а самые образы иносказаний, как например, здесь ягня и голубя, эмблемою. Вот вам несколько подобных примеров иносказания: лев, как самый сильный из зверей, есть представитель, эмблема или образ силы, волк – образ хищности, лиса – хитрости, собака – верности, свинья – невежества и нечистоты. Говорят, у древних на Востоке не только звери, птицы и рыбы, но даже каждый цветок имел свое особое значение! Там еще и доныне сохранился язык цветов, который, может быть с переменами и прибавками, отчасти дошел и до нас; например: роза – образ красоты, фиалка – скромности, лавр – мудрости и славы, мирт – образ любви, полынь – горькая неправда и пр. У языка образов или иносказаний было свое письмо, которое у древних называлось иероглифами. Иероглифы, письменные знаки древних, по сию пору уцелели на камнях и пирамидах египетских, но, не зная языка этого, мы не понимаем и знаков его.
— Бабушка, я слышал от дяди, что есть ученые, которые разбирают иероглифы, — сказал Сережа.
— Да, дружок, и самый замечательный из них Шамполион. Он говорит, что у египтян иероглифы были различные: древнейшие те, что называются символическими или картинными, там каждое изображение имело несколько смыслов. Вот например, — и старушка, взяв карандаш, начертила кружочек с точкой по середине. – Вот этот знак представлял солнце и свет его, и день, и жизнь природы, так как ничто не может жить без солнца. Отвлеченно же, знак солнца означает свет разума и тепло любви. Ну, да что об этом говорить, вам этого еще долго не понять, — сказала старушка, усмехнувшись своим слушателям и непосильным для них рассказом.
— Нет, бабушка, душечка, нет, рассказывай! – кричала Саша, показывая бабушке ласкуток бумаги, на котором она сама начертила кружок с точкой по середине, — вот, когда кто напишет этот кружочек, то это все равно, что написать: с-о-л-н-ц-е.
— Да, — сказал Сережа, — и оно же значит: свет и тепло.
— Ах, как славно! – вскричала Саша, хлопая в ладоши, — бабушка, душечка, скажи еще что-нибудь, а я нарисую и подпишу то, что оно будет значить!
— Ну, пиши молодую луну, вот так, — старушка очертила полкруга двумя кривыми линиями, — это значит и месяц и ночь и, свет без тепла, ведь месяц не греет, не так ли? – Дети молча кивнули головою.
— А вот, круг с двойным крестом по середине, представляет землю, создание. Эти же три зубчатые черточки, одна над другою как волны, означают воду, а кувшинчик, из которого зубчиками льется вода, значит омовение, очищение. А вот нарисуй весы – весы и поныне означают правду, правосудие, — и бабушка, наклоняясь над Сашей, начертила ее рукою весы, — вот это и по древнему: суд и правда. Теперь нарисуй-ка глаз и подпиши под ним – зрение и понимание. Потом начерти ухо и подпиши: слух и послушание и проч.
Оказалось, что ухо Саша не умела рисовать. Многие из детей брались помогать ей, но покончил Сережа.
— Да это чудо как весело, — говорила Саша, носясь с разрисованною бумажкой, — мы с Лизой все так станем играть!
Мери потянулась посмотреть на бумажку, но не понимая в чем дело, нашла, что картинка не настолько хороша, чтобы долго ею забавляться.
Видя, что мысли детей разбрелись, и желая, чтобы рассказ ее не рассеялся без следа, старушка захотела собрать коротенькие нити детских мысли в одно, и потому вернулась к началу рассказа.
— Что значит, Саша, богоявленская вода, за которой собирается идти твоя няня?
Саша, посмотрев поочередно, то на бабушку, то на детей, в недоумении отвечала:
— Не знаю, ты кажется о ней ничего не рассказывали.
— Нет, я еще не дошла до нее, но сейчас доскажу. Накануне праздника крещения, т.е., в крещенский сочельник, за вечерней, святят воду, опускают в нее крест, в память того, что Господь на Иордане сам входил в воду и тем ее освятил, и затем, освященную воду эту зовут богоявленской. В крещенский сочельник мы сочельничаем до этой воды как в рождественский – до первой звезды. У нас установлено праздновать каждый год все самые замечательные случаи из земной жизни Господа. И эти праздники называют Господними. Ах, детки мои, — заключила бабушка тем же, чем начала рассказ, трепля и целуя детей, — трудно говорить с вами такими разновозрастными!
— Мы все поняли, — весело сказал Алеша, сознавая в себе новые понятия, в результате разговора с бабушкой.
— Ты не бойся, бабушка, — говорил Миша, карабкаясь на диван, хватая и обнимая старушку, — мы с Сашей все поняли, мы знаем, что Бог был на земле такой добрый, как барашек и голубок.
— И вам велел быть такими же, — промолвила старушка, — будьте кротки, как голуби, говорил Он, уча людей.
— Бабушка, — спросил Алеша, — а те люди, которым говорил Господь, сказали это другим людям, а те люди еще другим, а те другие, — говорил мальчик, покачивая головой, — в меру сказали твоей бабушке, а ты уж нам рассказала, да? Так ведь?
— Было, пожалуй, и так, — сказала старушка смеясь Алешиной догадке, — такой рассказ от бабушки к внучке называется преданием, но предание не всегда бывает верно, а вернее дошли до нас слова Господни через Его учеников, которые записали все, что Он делал и говорил на земле, и поместили вот в этой книге, — сказала старушка, указав на большую толстую книгу, лежащую на столе, — эта книга называется Евангелием.
— Так твоя книга Евангелие,- протяжно сказали Саша с Мишей, — ты бабушка покажи ее нам когда-нибудь.
Пока Саша договаривала эти слова, лицо ее вдруг засветилось радостью, губы улыбались видно было, что ее тешила какая-то приятная мысль. Бабушка, с легкой улыбкой, пытливо глядела на девочку.
— Ну, — сказала старушка, ободряя Сашу высказать свое чувство. Улыбка совсем расцвела, и Саша, полно вздыхая, сказала:
— Быть может, моя дочка будет такая же хорошая и добренькая, как барашек!
Сережа, потянув Сашу, посадил ее к себе на колени сказал:
— Ты знаешь что сделай: ты проси бабушку читать тебе из этой книги, а потом учи Любу тому, что там написано! – На мгновение девочка задумалась, она вникала в слова брата. Потом, взглянув на бабушку, ласково припала к ней головкой и тихонько спросила:
— Да? – и на одобрительный знак старушки, она еще крепче обняла ее, говоря, — Моя хорошая бабушка, как я люблю тебя!
— И я, — вскричал Миша.
— И мы, мы также, — говорили дети, теснясь около старушки.