§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Мирской приговор
Жил в одном небольшом селении мужик. Смолоду он был озорник и путного от него видели мало; стал входить во все года – и того меньше в нем проку было; однако отец, живучи с достатком, все чаял что сын образумится, и положил его женить. Женится – переменится, думал отец, авось остепенится, перестанет гулять да озорничать, примется за свое хозяйство. И женил его; он с годок и подержался, а там опять пустился во все нелегкие; чем отец благословил его, все спустил, женино добро прогулял, а как своего-то еще не нажил, так и пришлось добираться до чужого. Так он и сделал. Поколе парнем был, так не доставало смелости, побаивался и отца, и начальства; а тут. Ровно своя воля, и нет на него суда; где только что увидит, то и тащит. У кого барана, у кого свинью, у кого лошадь, либо корову – да прямо под нож и под обух, не жалья ни хозяина, ни скотины; шкуру и мясо продаст, либо передает своей шайке в другие деревни – и концы в воду. Таким образом Тимошка обижал народ во всем околодке и не было от него никому житья. Мало того: еще никто не смей просить на него и уличать его в воровстве; у кого что украл – молчи; кто видал – молчи; а кто станет жаловаться, доносить начальству, сказывать правду и уличать Тимошку, того оно грозит сжечь. Нагнал такой страх на мужиков, что никто не смеет пикнуть; все плачутся, что Господь послал на них такое наказание, промеж собой толкуют, проклинают Тимошку, а никто на него голосу поднять не смеет – все боятся.
Вот начальство, дождавшись нескольких судебных приговоров, по которым Тимошка оставался в сильном подозрении за воровство, потому что все боялись доказывать на него и выводить концы, — начальство стало жалеть крестьян, и собрав по другому случаю сходку, между прочим стало также спрашивать крестьян, как быть с Тимофеем? Все молчать, никто не посмеет сказать слово.
— Что же вы молчите, — спросил начальник, — или не виноват перед вами Тимофей, может статься все на него напраслину наговаривают?
— Какая, батюшка, напраслина, — послышались голоса, — не приведи Бог такой беды: житья нет.
— Так чего же вы молчите? Мирское слово велико; сами знаете, Государь дал вам на таких негодяев суд и расправу.
Все боятся; старый за малого хоронится – молчат.
— Что ж, братцы, коли вы будете молчать – и я замолчу, да тем дело и кончим; мое дело указать вам путное, надоумить вас, а коли не хотите – так, как знаете. Вам жить с ним, а не мне.
Испугался народ, а молчит. Никому не охота вызваться первым; все друг на друга глядят, а все боятся. Тогда вышел из толпы крестьянин средних лет, Герасим Суровцов. Он, как всем ведомо, был мужик смирный, почтительный, работящий; у него Тимошка не украл ничего, может статься Герасим получше других за добром своим присматривал – и никакой личной злобы у него противу Тимошки не было; но он рассудил, что ворам потачки давать нельзя, а если все будут молчать, да друг за друга хорониться, так вору будет житье, а хорошему человеку придется бежать со свету; если же все, как следует, будут дружно подымать руку на вора и мошенника, тогда его сжить можно, и хороший человек не пострадает за худого. Рассудив так, он вышел и сказал прочим крестьянам, кто поближе стоял:
— Что ж вы и вправду молчите? Нешто Тимошка вас мало проучил? Дело говорить боитесь, а как ину пору бывает, без пути горланить не боитесь? Так не бойтесь, идите за мной смело; пусть я буду первый, пусть и Тимошка знает, что я первый на вора руку наложил.
Передний заднему мост: за Герасимом все вдруг повалили, и все в голос стали просить начальства, чтоб составить приговор и сослать Тимошку, не дожидаясь больше греха. Приговор составили, и мир не только избавился от вора и мошенника, но задал страху и другим, которые исподтишка порывались на тоже – и стало в околодке смирно и спокойно.
Бойся худого дела, а хорошего и праведного не бойся: защитит Бог и начальство. Пустой ссоры и брани бегай, от этого пути не живет; а правду. Где спрашивают, говори, худого человека не щади, хорошего не обижай.