§ Прощенный день
– Бабушка, что же это такое, ты обещала, что все будешь дома, а теперь хочешь куда-то ехать? – спрашивала встревоженная Саша, вбегая с Лизой и маленькой Мери к старушке в комнату. Бабушка сидела, окруженная целыми ворохами детских одежд и Мишиных косовороток. Аля с Зиной помогали ей перебирать, раскладывали с нею все это на кучки и завязывали каждую в отдельные узелки.
– Бабушенька, лучше не езди, – просила Мери, пробираясь между кучкой старых чулок и корзинкой с поношенной детской обувью.
Старушка молча, в удивлении поглядела на детей.
– Нет, ты куда-то едешь, – сердито сказал Миша, – уж лучше скажи, куда ты едешь, – говорил он, укоризненно покачивая головою.
– Что вы, дети, я никуда не еду, с чего вы взяли. Что я еду? – спросила бабушка.
– Значит бабушка отдумала, – пояснила детям обрадованная Саша.
– Дружок мой, я не отдумывала и не придумывала, и вовсе никуда не собиралась ехать, – сказала старушка, принимаясь за свое дело, – не знаю с чего вам это пригрезилось!
Дети переглянулись; подумав немного, Лиза закричала:
– Так это значит нянечка уезжает!
– И Порфирий также! И наша няня сказала, что когда нянечка с Порфирием пойдут после ужина прощаться со старой барышней, то и она прощается с бабушкой!
– Дети, да сегодня прощеный день! – вскричала Аля, недоумевающим сестрам, — у нас дворня и деревенские старики и старухи всегда приходят прощаться вечером, накануне великого поста.
– Зачем? – спросило несколько голосов.
– Это наш старинный обычай, – сказала бабушка, – он еще и поныне ведется между народом, купцами и отчасти сохранился в нашем помещичьем быту. Слушайте, дети, со вниманием то, что я вам теперь расскажу.
– Сегодня в двенадцать часов ночи начинаются первые сутки великого поста. Великий пост есть время общего говенья, поста и молитвы. Деды наши были очень набожны; приступая к говенью, они буквально исполняли заповедь Спасителя; «когда идешь молиться и вспомнишь что кто-нибудь сердится на тебя, то вернись из церкви, помирись и тогда приходи помолиться».
По этой-то заповеди и установился прощеный день, то есть день, когда друг у друга просят прощенья.
Обыкновенно начинают младшие: дети, племянники, крестники, прислуга приходят к родственникам, кумовьям и господам своим и кланяясь просят простить их в вольной и невольной вине, старшие же отвечают: Бог вас простит, потом сами в свою очередь просят ради имени Христа простить и им излишнюю строгость или вредную поблажку. Бог простит, говорят им в ответ; за тем родители и дети, господа и слуги обнимаются и желают друг другу в чистоте и молитве встретить пост и дождаться радостного праздника Воскресения Христа. Вот об этом-то прощаньи говорили люди между собой, а вы подумали, что они собирают меня в путь!
– А нам можно будет посмотреть. Как они придут прощаться? – спросили дети.
– Можно, – ответила старушка, и глядя пристально на разгоревшуюся Сашу, она спросила, – что тебе, дитя мое?
– Бабушка, – тихо ответила Саша, припадая к старушке, – когда я вырасту, я всегда стану прощаться!
– То есть прощать обиды и самой просить в них прощенья, – пояснила старушка. – И это не один сухой обычай, дети мои, вот я живу седьмой десяток, а не запомню прощеного дня, в который бы не была растрогана до слез. И для этого, дети, вам не нужно дожидаться полных годов своих, а кто из вас допущен будет к говенью и к исповеди, тот хорошо сделает, если соблюдет и обычай этот; прощаясь взаимно со всеми, припоминаешь свои ошибки и охотно забываешь обиды других.
Дети молча слушали старушку; мудрое спокойствие и младенческая ясность души бабушки, невыразимой силой притягивали к ней неиспорченные сердца внучат.
– Бабушка милая, помнишь, ты обещала научить меня заповедям, – сказала Лиза, – растолкуй их нам теперь.
Бабушка посмотрела на детей и заметила в них во всех сердечное участие; мысленно взглянула она туда, откуда приходит помощь всякому доброму делу, и начала толковать заповеди, приноравливая их к детскому разумению.
– В первых четырех заповедях, – сказала она, – говорится о том, как надо любить и чтить Господа, в остальных шести, Господь учит людей, как им должно жить между собою.
Зина подумала про себя, что таких заповедей она не учила, ей даже хотелось сообщить об этом бабушке, но она не решилась и стала внимательно прислушиваться.
– Скажи мне, Алечка, от кого перешли к нам заповеди, какому древнему народу дал их Господь?
Аля не только сама хорошо знала священную историю, но благодаря покойной матери своей, умела толково и ясно передавать свое знание другим. Не торопясь и не сбиваясь, она ответила следующее:
– Заповеди дал Господь израильтянам и потомкам Иакова и Израиля, Господь дал их тогда, когда они ушли от египтян, которые их очень обижали.
– Это тот Иаков, старик, у которого был сын Иосиф и его продали братья в слуги в Египет? – спросила Лиза.
– Да, тот самый, – сказала бабушка, – когда Иосиф сделался любимцем Фараона, то он призвал отца своего со всей семьей со внуками и правнуками к себе, отвел им лучшую хлебородную землю, прожив там более четырех сот лет. Израильтяне привыкли к жизни и обрядам египтян, которые были идолопоклонниками; живя меж ними, они забыли не только веру отцов, но даже имя Бога, потому-то в первой заповеди и говорится: Аз есмь Господь Бог твой и да не будет у тебя богов кроме меня, а во второй: Не сотвори себе кумира…
– Бабушка, ведь мы не идолопоклонники и знаем Бога! – перебила Лиза, – зачем же нам…
– Ах, Лизочка, – сказала Аля, – ты спрашиваешь точно наш Дормидошка! Когда он учил заповеди, то говорил: нам это не надо! И все мотал головой и говорил: нет, не надо! Пока папочка не растолковал ему нужна точно также, как и им; что наперед всего надо знать Бога, а для того он должен часто читать Евангелие и когда он узнает, что Господь для нас делал, то тогда только полюбил Его и захочет слушаться заповедей Божьих, если же этого не будет, то он полюбит свою волю, пристрастится к вину, деньгам, и будут они его кумиром, о котором говорится во второй заповеди.
Сказав это, Аля взглянула на бабушку, которая кивнув ей одобрительно головой, спросила:
– Ну, а что же, Дормидошка понял?
– Не знаю, бабушка, думаю, что понял: он ведь никогда не говорит, все молчит. А уж если что не понравится, то замотает головой и скажет: нету! Уж он такой! – сказала Аля, смеясь, и вспоминая добродушную рожицу своего поваренка.
– Итак, дети, – сказала старушка, обращаясь ко внучатам, теперь вы знаете, что в первой и второй заповеди говорится о том, что надо узнавать Бога и любить, и слушаться Его более всего на свете.
– Даже более папы и мамы? – спросили изумленные дети.
– Я бы сказала, более папы и мамы, если бы думала, что родители ваши будут вас учить чему-нибудь дурному, запрещенному Богом. Каждый человек прежде всего должен слушаться Господа, потом законов царских, которые все основаны на тех же десяти заповедях, только они подробнее растолкованы.
Третьей заповедью запрещается вам божиться и поминать Имя Божье всуе, в пустяках. В четвертой Господь велит трудиться в пользу шесть дней, а седьмой день недели посвящать Господу, т.е. дать простор духу: сходить, если можно, помолиться в церковь, послушать проповедь, почитать слова Божьего, проведать больного, утешить скучающего, помочь бедному; конечно, все это мы можем делать и в другие дни; они заповеданы всем наравне, их должен исполнять и тот труженик, который изо дня в день трудится для своего пропитанья. Потом должен отдохнуть душой и телом. У израильтян день отдыха и праздника назывался днем покоя, по-еврейски сабат, у нас же он зовется воскресением в память воскресения Христа Спасителя нашего.
Саша посматривала исподлобья на брата и что-то раздумывала.
– Миша. – сказала она вдруг, – а ведь божиться не только папа не велит, и Бог также не велит!
Мальчик в знак согласия кивнул сестре головой, потом прибавил:
– Да, я и Алеше также скажу!
– Что отца твоего и мать твою, говорил Господь в пятой заповеди. Это, вы дети, понимаете без толкования, но поймите и то, что вы должны слушаться тех старших, кому родители вас поручили; когда же подрастете, то поймете сами, что царя и родину должно любить. Чтить и оберегать, как общего отца и мать.
– Миша, скажи: какая шестая заповедь? – спросила бабушка.
Мальчик задумался, коротенькие заповеди шестая и осьмая путались в голове его.
– Не убей, не убей, – торопливо шептали ему сестры.
– Не убей, – повторил за ними Миша и потом громко воскрикнул, – А на войне-то, бабушка, на войне-то как же?
– Ну, дружок мой, – сказала старушка, засмеявшись, – видно пословица наша правду говорит: что у кого болит, тот про то и говорит!
Миша стоял перед бабушкой и во все глаза глядел на нее: «Убивать грех, думал он, а на войне тот и молодец кто больше убьет неприятелей, как же это?».
– Как же, бабушка? – проговорил он вслух.
– Ага, Миша, вот вы с Алешей и не пойдете на войну. – сказали девочки.
– Ты уж лучше не ходи на войну, и Алеша, быть может не пойдет, – убеждала малютка Мери, цепляясь за Мишу, чтобы обнять его, но пораженный мальчик нетерпеливо стряхнул ее и настоятельно спросил бабушку:
– Грех ли убивать на войне?
– Иному грех, а иному нет, – отвечала старушка, – грех тому, кто беспощадно бьет неприятеля. Чтобы отличиться, нахватать наград, одним словом, грех тому, кто радуется войне ради своей выгоды.
– Ты, Миша, радуешься войне? – спросила Аля. Но Миша молчал и ничего не ответил, он доселе думал о войне как о разгуле своему молодечеству и по хвальбе.
– Да что делать, – сказала старушка, – война часто бывает зло неизбежное: придет неприятель на твою родину, в землю русскую, нападет на соотчичей, на сродников твоих, на Сашу с Любой, на отца с матерью; как же тебе не защитить их от врагов или разбойников! Разумеется, ты должен вступиться и драться сколько сил твоих станет.
– О! У меня сил много! Я силач, я всех перебью, – говорил Миша, горячась и сжимая кулачонки.
– Да, дружок, не давай в обиду ни семьи отца твоего, ни семьи царя твоего, то есть всей великой семьи народа русского… Война есть грех, если ты станешь драться не ради долга, а ради похвалы и наград, то есть ради самого себя, для своей пользы. Не дерись же ради выгоды, как это делают честолюбцы, не убивай из-за денег как разбойники, не дерись из-за обиды; тебя затронут на волос, а ты не сдержишься, распетушишься, да, позабыв заповедь Божью и закон царя, полезешь в драку, на увечье или на смерть, как-то делается в поединках. Учитесь. Дети, в детстве сдерживать сердце свое: «господин гневу своему – господин всему», говорит умная пословица наша. А знаете ли вы, дети, какое убийство хуже всех тех, что я назвала вам? – сказала старушка, и во взгляде, и в голосе ее показалось что-то строгое и печальное. Дети внимательно смотрели на бабушку.
Она продолжала:
– Убийство души хуже убийства тела, убивает же душу тот, кто учит дурному, не слушаться родителей, не слушаться законов царских или что хуже того – не слушаться законов Божьих; такой человек убивает в душе все доброе. Господь говорит об них так: Не бойтесь убивающих тело, но бойтесь того. Кто убивает душу; ей говорю вам, того убойтесь!
За шестою следует седьмая; эта заповедь касается только взрослых, но я все-таки скажу об ней несколько слов: Господь благословляет семью, где муж и жена дружны, любят друг друга, заботятся о детях и о домашних своих; осуждает же Он тех супругов, которые не заботятся о семье, не любят друг друга, ссорятся и желают разойтись. О такой безнравственной жизни Господь говорит, как о грехе против седьмой заповеди. – сказал это, бабушка заметила внучатам, чтобы они никогда не называли по его имени греха против седьмой заповеди, потому что слово это непринято в общении. – Ну. – спросила бабушка, – теперь о какой заповеди станем говорить?
– Об осьмой, – закричали дети, – Не укради, – сказала Лиза.
– Хорошо, но… Саша, скажи мне как понимаешь ты приказание Божие не красть?
– Значит – не брать тихонько, – ответила девочка. А Аля прибавила:
– Не брать тихонько себе чужого.
– Да, отчасти и так, – сказала бабушка. – Не бери чужого, ни для себя, ни для другого кого; не бери его ни тихонько, как воры берут, ни явно, как грабители-забияки отнимают, не бери чужого имения, чужих денег или чужих вещей – вот приказание осьмой заповеди, против которой мы часто необдуманно грешим: например, дети, кто из вас по забывчивости хозяина не оставлял у себя навсегда чужой книги? Кто из мальчиков не переманивал чужой собачки? Ведь кажется, что пустяки, безделица! А между тем, что немножко, что много украсть, все равно, крадут то, что можно или чего хочется. Вот я знаю одного ребенка, – продолжала старушка, – ему дали почитать книжку, книжка эта понравилась ему, а картинки еще более; хозяева о книжке забыли, а ребенок мой и рад тому…
– Бабушка! Бабушка! – перебивали друг друга Миша с Лизой.
– Нет, постойте, пустите! – кричал Миша, расталкивая сестер и пробираясь к старушке, – пустите! Я, бабушка, знаю, что ты обо мне говоришь! Я не крал книжку у Луи, а так просто она лежала у меня; я, пожалуй, отдам, я не хочу ее больше! Мне ее не надо! – говорил мальчик, совестясь того имени, каким звала бабушка его дело.
– Хорошо, дружок, отдай, да поскорее, и вперед не оставляй у себя чужого.
Потом старушка повернулась к девочкам и сказала:
– Ну что, Лизочка, и у тебя есть «зачинная книжка»? Как обыкновенно говорят о таких книгах, – прибавила бабушка.
– Да-с, – отвечала раскрасневшаяся Лиза, вопросительно посматривая на Зину. Обе девочки охотно зачитывали те книги, которые им нравились; детям и в голову не приходило, как зовется такое дело.
– Осмотрите все, друзья мои, – одобрительно сказала им бабушка, соберите все чужое и отдайте по принадлежности.
– А если подумают, заикнулась Зина, – что мы…
– Ничего не подумают, дружок; хорошенько извинитесь в том, что долго задержали книги, и на этот раз конец делу; а вперед вы ничего подобного не сделаете, – сказала старушка, приголубливая обоих внучек.
Лиза крепко прижалась к бабушке, Зину же удивила эта ласка: девочка не привыкла к одобрению, а между тем оно так необходимо! Старушка чувствовала это и ласкою охотно вызывала детей на подвиги, на борьбу самих с собою; детское раздумье, неохота и решимость, в ее глазах, были молодые всходы будущего хлеба.
– Ну, детки, у нас еще остались две заповеди: не лги, и не завидуй.
– Нет, бабушка, не так, — поправила ее Саша, – девятая заповедь вот какая: не свидетельствуй на друга твоего свидетельства ложна.
– Саша, ведь это и значит не лги, – сказала Аля.
Мудрено показалось Саше, что та заповедь, которую ей даже трудно выговорить, была так проста; девочка ждала, что скажет бабушка, а бабушка, кивнув ей утвердительно головой сказала:
– Господь желает, чтобы мы любили друг друга. И чтобы все были дружны меж собою; потому-то в слове Божьем говорится о каждом человеке, как о ближнем, о брате и друге нашем; заказывая свидетельствовать ложь, Господь заповедует не говорить лжи на друга; стало быть, ложь, на кого бы то ни было, есть грех против девятой заповеди, да желает себе чужого добра, то есть завидовать чему-нибудь, запрещает десятая заповедь. Ну вот, дети, и конец. На первый раз вы и не запомните всего; повторим же вкратце все, начиная с конца: в десятой Господь не велит завидовать, в девятой лгать, в осьмой не красть, седьмая вас не касается, шестая не велит убивать и сильно гневаться, в пятой приказано чтить отца и мать, а в четырех первых сказано, как знать и чтить самого Бога. Вот, дети, вам все, чего Господь от нас хочет; помните это и старайтесь делать так, как Он велит; и вам будет хорошо и другим легко!
Дети задумчиво стояли перед старушкой, а она опять принялась разбирать и вязать узелки: бабушка любила заниматься делом, а еще более того любила задавать мысленную работу детским головкам. Дети еще постояли, подумали про себя и разошлись понемногу; бабушка задала им задачу не на час и не на день, а на всю жизнь.
На другой день Луи получил посылку и запечатанной запиской; на облатке бежала серая лягавая собака с длинными ушами и несла письмо с красной печатью. Луи посмотрел на облаточку, разорвал обертку, но записки прочитать не смог, потому что не знал прописных букв, а в записке было четко и старательно написано: «Луи! Спасибо за книгу: мне ее больше не надо! Миша.».
Потом следовала приписка, вероятно по бабушкиному совету: «Ты извини пожалуйста, что я ее задержал. Я тебе, если хочешь, дам читать свою новую, с картинками. Напиши, хочешь ли?».
Лиза с Зиночкой, приехав от бабушки, еще с вечера приготовили вязку книг, но записки должны были писать по-французски, потом отложит ее для поправки учителю, потом переписать, потом показать матери. Все это для детей долго, как бы не остыло их доброе желание!