§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Знахари

Раз как-то зимой, случилось мне ехать через селение, где об эту пору зажиточный мужик праздновал свадьбу, отдавал дочь. Глядя через улицу на этот пир, я вздумал заглянуть туда и пожелать добрым людям счастья. Вхожу в избу – народу много: дружка встретил меня, раскланялся, а там и хозяева подошли и попросили к хлебу-соли, к свадебному караваю. Все свадебные чины сидели за столом, каждый на своем месте, а в переднем углу, рядом с молодыми, какой-то мужичок, с шапкою на голове. Я стал присматриваться на этого человека, который и сидел не по-людски. И речи говорил не людские; развалившись локтями по столу и подперши одним кулаком щеку, он видно шапки не ломал ни перед кем, а только сдвинул ее на одно ухо; говорил он немного, и то будто все какими-то угрозами, взглядывая то на одного, то на другого. Ему кланялись, чествовали его отчеству. Просили выпить, — а он, выпив впрочем уже не мало, ломался, заставлял себя просить и кланяться, а сам и не благодарил никого, а отвечал грубо и глупо.

Поглядев на этого человека, который, как самый почетный гость, сидел на первом месте, я удивился такому обычаю и спросил молодца, бывшего в дружках:

         — А кто это у вас такой? Волостной голова, что ли?

         — Нет, — отвечал тот шепотом и с каким-то страхом, — это не голова у нас – это он вишь старше всех голов, и сказать-то не знаешь как, чтоб не обидеть его; он вот. Чай, и теперь все знает, что мы с тобой говорим, нужды нет, что за шумом не слышно; это – просто такой старик у нас, что без него свадьба не обходится; не дай Бог не позвать его, беда!

         — Как же так, — спросил я, — отчего?

         — Да известно отчего, — отвечал дружка, — уж такой человек; без него либо лошади с поездом со двора не пойдут, либо еще хуже того: и молодых, и всех бояр, и поезжан на месте перекосит, да в волков оборотит! Затем вот и чествуют его, и кланяются ему, чтобы оберегал свадьбу, чтоб чего худого не случилось.

         Тогда я понял, что это был знахарь, и видно знахарь не добрый, потому что все его боялись и всех он держал в страхе. Я подсел на лавку к столу и заговорил с ним. Он и мне также отвечал мужицки грубо, не понимая того,  что хорошего человека всегда можно узнать по честному, хорошему обращению, а по грубости узнают невежу. Слово-за-словом, он и похвались мне сам, с пьяных глаз, что может испортить всякого человека, и что за это его все почитают.

         — Нет, любезный, — сказал я ему, — уж за это никто тебя уважать и почитать не станет, не взыщи. Соврал. Коли ты людям зло делаешь – так бояться будут тебя, если кто тебя не осилит, а уж почитать не станут. А вот как найдет коса на камень, как наскочешь ты сам на доку, так и сам в ножки поклонишься, да тогда бы ты увидел, как тебя почитают: чай, чай, выгнали б за-шей!

         — Кого? Меня? Нет, на меня дока еще не народился; где он? Выходи!

         — А вот где он, — сказал я, привстав с места, — хоть и не годится похваляться самому, а надо бы обождать, как еще люди похвалят, да видно с тобою нечего делать. Ну, вот он дока твой, — я вышел!

         Знахарь смутился немного, потому что все люди притихли и, улыбаясь, стали прислушиваться к нашему разговору; он не ожидал от меня такого вызова, но, как человек наглый, а при том теперь и полупьяный, встал, ударил кулаком в стол и стал кричать:

         — Изволь, выпей моей водицы!

         — Давай, — сказал я, — выпью; только и ты после того выпьешь моей!

         Отказаться ему было стыдно, нельзя, много людей; нечего делать, прикинулся он храбрым и, вышедши из-за стола, спросил ковшичек воды. Посмотрев на ковш, он выплеснул воду, пошел к хозяину и почерпнул сам из ведра свежей и стал ее наговаривать и нашептывать. Все глядели на нас, ожидая, что-то будет. Знахарь обошел с ковшом своим по всем углам, а я только присматривал за ним зорко, чтобы он чего туда не всыпал; наконец, стал он посреди избы и сказал со злобной усмешкой:

— Ну-ка теперь, милости просим, выкушайте!

Я взял в руки ковш и спросил:

— А что будет когда я это выпью?

— А что будет – вот выпей, так узнаешь, — и засмеялся.

— Нет, — сказал я, — скажи теперь, наперед, при всех добрых людях, чтоб я мог тебя после уличить: скажи, что будет?

— А вот что будет, — сказал он, — на стену полезешь!

— От твоего пойла, коли ты не бросил туда белены, я на стену не полезу, а ты от моего под лавкой наваляешься, — отвечал я, и выпил все.

Потом зачерпнул я снова воды и в темном углу насыпал туда приготовленную вперед большую щепоть табаку. Поносив ковш немного по углам, чтобы дать воде настояться, я подошел к знахарю и, взболтав еще раз воду, поднес ему и велел выпить.

Все поезжане и гости ждали, глядя на нас, что из этого будет. Мы сели опять за свои места. Взглянув на знахаря, я вскоре заметил, что он уже начинал бледнеть. Долго он крепился, но наконец, стало ему не под силу: он вдруг выскочил из-за стола и хотел бежать на двор, но не успел за скобку ухватиться, как его тут же вырвало. Весь народ и стар и мал, закричал от радости голосом, все стали смеяться, трунить над знахарем и дурачить его. Знахаря с души воротило еще с целый час, и наконец, он убрался со стыдом восвояси, а все добрые люди отпировали свадьбу без него благополучно, насмеявшись вволю над знахарем.

Есть люди простые, не ученые, не грамотные, которые знают зелья и снадобья и умеют лечить иную болезнь, к которой приноровились, не хуже лекаря; но еще более таких, которые живут обманами, смыслят мало или ничего, а берутся за все, морочат и обманывают простых и доверчивых людей и живут на их счет. За деньги и гостинец, такой знахарь ни от чего не откажется: коли дело, Божьей волей, пойдет хорошо, то на их улице праздник – тогда наша взяла; а коли конец выйдет плохой, то отговорка у них всегда готова: либо ты сам виноват, либо кто иной; не так сидел, не так стоял, не туда глядел, не в добрый час начал, не хорошим глазом поглядели, и проч. Такие обманщики отвечать будут на Страшном суде за недобрые дела свои, за обман и ложь, за то, что жили мироедами и других обирали.

Бывает ину пору со знахарями, да с ворожейками и смех и горе; попадаются они и сами впросак, не всегда удается им других обмануть. Купалась на реке девчонка, забрела вглубь, сбило ее течением, она. Бедняжка, и утонула. Тут люди со стороны увидали, подскочили, кинулись, кто вплавь, кто на лодке, и в одну минуту, народу на берегу скопилось много. Вдруг, отколь ни взялась какая-то старуха, лезет, продирается сквозь народ, кричит:

— Пустите, пустите! Я найду утопленницу, вот сейчас найду! — Народ расступился; старуха пустила на воду черепок с жаром, с угольем; он, говорит, станет на то место, где лежит утопленница; а сама идет в воду, за ним следом, и нашептывает. Черепок понесло по воде, старуха смело идет за ним, читая свой заговор, да как оборвется вдруг в омут, со всех ног, как зачастит по воде руками и ногами, да и взвыла не своим голосом! Народ и горе позабыл, что человек потонул, да хохот такой поднял, будто под святочными качелями. Ребята ворожейку на силу за подол выхватили, а она знай заклинается: до веку впредь не буду, помру не буду – и другу и недругу закажу! С тех пор она присела и угомонилась.

Один из съемщиков, или планщиков, как их крестьяне наши называют, приехал в деревню на съемку, смерять по земле горы, воды, леса, овраги, поля, дороги – все как есть, и положить это на бумагу. Мужички дивились хитрым снарядам его, мишеням, трубкам, да компасам, и перешептывались между собою о том, что чай планщик этот и погоду наперед угадывает, и дождь и ведро наводит, и что захочет, то и сделает. Землемер наш подшучивал над крестьянами, а между тем не разуверял их ни в чем, напротив, притворялся сущим знахарем.

Вот раз как-то у хозяина, где землемер стоял на квартире, украли рублев с пятьдесят денег. Мужик об стену бьется:

— Пропал я, — говорит, — совсем; тут моих денег было только рублей с десяток, а то все чужие; хоть последнюю корову со двора веди, да продавай – некуда деться! Было подозрение, что деньги украл знахарь Мирон; он только и приходил и терся тут по вечеру, а при том известно было, что Мирон дело свое знает: всю подноготную по наговорной водице проведает, всякую болезнь, коли захочет, отчитает, — а пуще того, нашлет на нелюбого человека; а на руку нечист и ворует смело, потому что все его боятся, чтоб не испортил, не отомстил, и потому что досужеством своим концы хорошо хоронить умеет, и улики на него нет.

Вот мужик мой ходит день за день к землемеру, плачет, просит защиты, просит отыскать вора, — без того пропаду, говорит. Землемер расспросил его хорошенько и обещался поворожить. Вечером послал он собрать человек десяток и знахаря Мирона, и говорит:

— А что, братцы, у моего хозяина пропали деньги; сами вы знаете, кто украл, на том один грех, у кого украли, на том десять: клеплет на всякого. Ну, деньги сами не ушли, а кто-нибудь их унес; три дня я молчал, думал, деньги найдутся, да нет, видно надо распутывать концы, да выводить виноватого наружу. На всех на вас есть поклеп – на тебя Степан, и на тебя Семен, и на колесника и даже на старика Мирона. Чем грешить, да других в грех вводить, клепать да терпеть напраслину, так лучше виноватого обвиним, а правого оправим. Я мало хвалился вам, не хвастал, что могу и знаю, а вот пришло время показать вам, чем добрые люди меня научали, что календари говорят, что звезды говорят, что сказывает мой компас. Есть у меня снарядец на такой случай, который все скажет.

Мужики говорят:

— Покорно благодарим, батюшка; что хочешь делай, мы правды не боимся, только избавь от напраслииы да от поклепу.

Мирон один только пожался было маленько, что ему, как человеку знающему, не приходилось бы стоять тут, на ряду с простыми людьми; но все на него вскинулись, что-де ни один человек от миру не прочь – и Мирону деваться некуда, отказаться нельзя, повиноватят совсем. При том и стыдно ему бояться своего же ремесла, так как сам он слыл докой; нечего делать согласился.

Землемер поставил столик свой посреди избы и покрыл его тремя полотенцами, которыми на перед сам утерся и заставил утереться всех мужиков; на стол посадил черную кошку, накрыл ее чашкой, а на чашку поставил свой компас, круглую табакерку, в которой небольшая стрелка ходила на игле, на шпенечке.

— Кто из нас вор, — говорит землемер, — на того стрелка эта укажет.

Вот землемер и разогнал стрелку вокруг, а сам отошел: мужики стояли в страхе, крестятся и ждут что будет. Стрелка помоталась, покачалась, да прямо на знахаря Мирона и уставилась. Мужички охнули и все уставили глаза на Мирона; Мирон отпустил назад, а землемер. Вскочив, вдруг кинулся на него и закричал:

— Вот он вор! Держите его, вяжите его!

Знахарь Мирон закачался на ногах, колени у него подкосились, и он бухнул землемеру в ноги.

— Отдай, и Бог с тобой, — сказал хозяин. Мирон достал деньги, еще раз поклонился в ноги, ушел и долго никому на глаза не показывался.

И в старинные годы случалось по временам также, что теперь бывает, и тогда плуты и обманщики соблазняли народ, удаляя его от добра. Вот что рассказывает об этом преподобный летописец наш Нестор, которого мощи покоятся в пещерах киевских:

«В старинные годы, когда Бог не даровал еще земле русской единодержавного Царя и Государя, в Новгороде княжил князь Глеб. Тогда появился какой-то смелый, наглый человек, который смущал и пугал народ, называя себя кудесником, который знает не только прошлое, но и будущее, и может делать разные чудеса. Новгородцы собрались на Софийской площади, веруя в чудеса этого обманщика, который обещал пройти пешком через реку Волхов. Буйная толпа, соблазнившаяся этим человеком, не слышала голоса епископа, который стал уличать его и усовещивать мир. Святитель вышел на площадь в полном облачении, с крестом, но кудесник перезвал толпу на свою сторону, и обманутый народ сам не помнил, что делал. Князь Глеб с дружиною своею вышел и приложился ко кресту, а потом подошел прямо и смело к кудеснику и сказал громко:

— Коли ты знаешь будущее, скажи, что с тобою теперь будет?

— Я сотворю великие чудеса! – закричал кудесник.

Лжешь обманщик, — отвечал князь, и за столом рассек ему голову из своих рук, тяжелым бердышом. Тогдашним оружием.

Обманщик упал мертвый, и народ, видя, что кудесник не мог предсказать или угадать своей судьбы, смирился и покаялся».