§Вчерашняя обида

На другое утро кукольного вечера заспанная Лина вышла к чаю; отец, уже совсем готовый идти на урок, допивал свой последний стакан кофе.

– Ну ты, соня, весело ли вчера было?

– Ах, папа, очень, очень весело! Какая там была кукла! Никогда такой и на свете не бывало!

– Будто? – сказал отец, сомнительно покачивая головой.

– Право, папа, никто такой куклы не видал! У нее глазки черненькие, поворачиваются, как настоящие, и даже совсем закрываются, точно у нас; волоски длинные: можно расчесывать, только они не пришиты, и не приклеены, а точно сами растут! – Лучше этого Лина не умела описать искусно сделанный паричок, – Ах, папа, как она бегает! Вот так: девочка вытянулась опустила руки и не сгибая колен на цыпочках побежала статуйкой вокруг комнаты.

С любовью глядя на дочь, отец едва мог удержаться со смеху, а Лина, как по затверженному уроку, обежала два раза комнату и стала перед отцом.

– Что, папа, хорошо?

– Должно быть кукла хорошо бегает, – отвечал тот.

– Ах, чудо что такое, я весь вечер ею играла!

– Чья же это кукла? – спросила мать, держа на одной руке меньшую свою дочку, а в другой кастрюлечку с кашкой.

– Мальхен, Мальхен! – кричала Лина, хватая и целуя в припрыжку крошечные ножки сестрицы, – Мальхен, скажи: Лина, – Крошка напыжилась, Лина ждет, вот, вот в первый раз сестрица назовет ее по имени! – Ну, Мальхен, ну скажи, – умильно просила девочка.

– Папа! – закричала малютка и как бы сделав дело, заболтала ножками и запрыгала на коленях у матери.

– Ну, Линхен, чья же была эта кукла? – спросила опять мать.

– Сашина, – отвечала девочка, – знаешь, что живут в том доме с балконом. На них шьет Аннушка? Ты еще туда посылала Анну Карловну?

– А, знаю, – сказала мать.

– Постой, папочка, не уходи, я тебе гостинца привезла.

В одну минуту девочка вернулась, и стала развертывать конфеты, которые слиплись в один комок.

– Это мне все Мери надавала!

– Ты хочешь сказать Ниночка?

– Нет, мама, не она, она такая недобрая. Ах какая она! – и вспомня начало вчерашнего вечера, Лина опять прослезилась. – Она, мама, меня при всех пристыдила, что на мне старое платье!

– Разве это тебе стыдно? – спокойно спросила мать.

– Она смеялась. Что у меня нет новой куклы, и все смеялись надо мной, что я, бедная, – говорила Лина., всхлипывая.

– Дочка моя, как глупо смеяться над бедностью, почти также глупо и обижаться тем, коли назовут бедною.

Отец, остановившийся было в дверях, но вполне доверяя жене своей, взял шапку и пошел тяжелым трудом добывать деньги, для семьи своей.

Вспомня что-то, девочка вдруг, заплакав, бросилась к матери и, спрятав голову в коленях ее, горько зарыдала.

– Ну, ну, моя дурочка, что еще припомнила, – спрашивала мать, гладя шелковистые волоски Лины, – ну какая еще там обида?

– Мама, она тебя назвала немкой.

– Ну так что же, разве мы с тобой англичане?

– Нет, не то; но она, когда ее спрашивали другие девочки, кто я, сказала: ее мать немка, что приходит меня учить, но она так сказала, мама, как будто говорила про горничную, которая приходит ее одевать! А, а, а, сказали девочки. – И Лина опять горько заплакала.

– Ну полно, Линхен, перестань – на все детские глупости ненаобижаешься; и что мудреного, что ленивая девочка так отзывается о своей учительнице, или что глупенькая и довольно избалованная, смотрит на богатство, как на свое хорошее качество, – и чтобы развлечь девочку, она спросила, – кто же тебе дал играть куклой?

– Сама Сашенька, – отвечала дочь, – ей все рассказала Мери, а она отняла у них куклу, и дала ее мне; мы весь вечер ею проиграли!

– Добрые девочка, – сказала мать.

– И Аля также добрая, – прибавила Лина, – она мне рассказала пресмешную сказку. Ах еще что, мама! Мери сказала, что она за меня непременно побила бы Ниночку, да боится Сережи, старшего брата своего, он ее станет дразнить гусыней, что дерется за гусяток. – Мать засмеялась.

–  И поделом ей, – сказала она, – гусыне можно драться, защищая гусяток, а девочке надо быть поумнее гуся, и всякую обиду либо простить, либо позабыть. Так сделает теперь и моя добрая дочка. Не правда ли, Линочка? – И ясные, голубые глаза матери с любовью гляделись в такие добрые, но грустные глазки ребенка.

Мать положила руку на плечо дочери и тихо, но положительно сказала:

– Всякий рассудительный человек уважает более людей, которые честно трудятся, чем тех, которые ничего не делают, а богаты ли они, бедны ли, это все равно; если же кто с небрежением смотрит на труд, тот либо не дорос, либо не додумался. Моей же девочке следует дорасти до того, чтобы чужою глупостью не обижаться. – Речь эта окончилась обоюдными поцелуями.