§Два-сорока бывальщинок для крестьян. Авось

В большом, хорошем селе, на Оке, было два дружных парня, живших двор-об-двор. Кирилла да Гаврила. Росли они с малых лет почти вместе, и как вошли во все года, на возраст, то стали названными, крестовыми братьями, поменявшись тельными крестами. И с виду подходили они под стать и масть один другому, и везде были, и ходили вместе, на посиделках, в хороводах, везде, будто друг без друга жить не могли: так их и прозвали близнецами, и называли на селе не иначе, как близнец Кирилла и близнец Гаврила.

         Близнецы наши были ребяты смирные, хорошие; ума в них хоть и не палата, а простоваты оба, но худа никакого за ними никто не видал и притом были они парни рабочие.

         Вот и пришли праздники, Светлое Христово Воскресение, и пошли близнецы пройтись по селу и посмотреть на качели, где народу сошлось много, и девки собрались со всего села. Долго-ли, коротко-ли они тут походили, посмеялись да повеселились, как повстречались с мужичком гулякою, которой был в долгу у отца близнеца Гаврилы и потому хотел задобрить и сына: привязался к ним с поклонами да просьбами, выпить для праздника по маленькой; и близнецы, хоть никогда прежде не пивали и долго отговаривались, решились однако же, ради праздника, и пошли, а напотчивавшись, стали-таки навеселе. Повеселевши, уж они стали глядеть, смеючись да улыбаючись, на весь белый свет; обнимаются и целуются, ради пресветлого праздника, то вдвоем, промеж собой, то с другими парнями, то с бабами и девками. Так прошел вечер, настала ночь, гульба кончилась, народ разошелся по домам; кой-где по селу слышались только голоса отчаянных, запоздалых песенников.

         Близнецы пришли домой, а как им не спалось, то сели рядом за воротами и стали говорить, по-братски, обо всякой всячине. Слово-за-словом, Кирилла признается Гавриле, что ему больно полюбилась Марфуша и тоскливо жить без нее – надо бы то да се, а пуще всего, что надо бы подарить ее чем-нибудь, да отца и мать ее, чтобы их задобрить – да нет денег, и негде взять: отец не дает, и просить нельзя.

         — Да вот, — говорит Кирилла, — у меня есть одно такое дело на примете, не знаю только, как приступиться к нему, боязно как-то, хоть и сам не знаю отчего: мещанин этот как его?.. вот, что ездит, да телят скупает, так он давно сулит мне много денег задаром; я уж намеднись хотел поговорить тебе – что-то боюсь, страшно!

         — Как так, — спросил Гаврило, — как задаром?

         — Да он, видишь, вон что говорит: достань говорит, сотенку мелкими бумажками, хоть, пожалуй, полсотни, а я отдам тебе говорит тут же пятьсот, — вот что – а за пятьдесят, отдам две сотни промену.

         — Что за притча эта – неужто ж он нигде не разменяет, что эдакой промен платит?

         — Кто его знает! То-то я вишь и побаиваюсь, чтоб не было худа; а он говорит, что ничего не будет, и божится.

         — Так за сто рублев пятьсот сулит? Это стало быть, братец, по пяти рублей на рубль! Эка подумаешь! Что за худо – авось ничего не будет, Кирюша, ась? Чему ж тут быть-то – ведь мы не воры какие, не украли, что разменяли; а для чего он меняет – Господь его знает, это его дело. Послушай, парень, бери!

— Да как же взять, — отвечал Кирилла, — ведь не так взять, а разменять; так где же мы на промен-то достанем?

— Эка, голова, — сказал Гаврила, — это мое дело; вот что, слушай: у отца моего есть деньги и я знаю, где они лежат: за сотню отвечаю; бери у кулака пятьсот; сто положим из них на перемену, а отцовские сто отдадим кулаку, — а четыреста, где будут, ась? Наши!

— Ладно, да только отец твой разве не спохватится, коли у него мелкими бумажками положено было, а найдет одну сотенную?

— Ничего, брат Кирюша, смолчит, ей-Богу смолчит; что ему? Благо деньги целы! А ведь он держит их тайком ото всех, так он никому не захочет говорить про это дело, — смолчит!

Теперь надо сказать, какие деньги кулак сулил Кирилле. В те поры появился где-то монстрик, который подделывал Государевы ассигнации и спускал их, где приходилось, особенно плотникам и другим мастеровым, которые приходили из разных мест на работу, а после Покрова уходили домой. Он заманивал их к себе, подпаивал, а там и уговорит променять ему заработные деньги, отдавая им по пяти рублей за рубль. Вот мужички и привезли домой много денег, да и сами стали побаиваться, не зная, как бы их спустить; в городе, в лавках, на рынке, везде уж стали подмечать, не окажет ли кто поддельную ассигнацию, потому что начальство уж начало добираться. Кто жил на стороне, по 300 рублей за лето, глядишь, воротился на зиму домой, да за всеми расходами принес больше тысячи. Люди дивуются, отколе такое счастье берется? Ан тут вон что кроется, что меняют заработанные деньги на фальшивые и думают, что богаты стали. Одолела их дурь, просто глупость мужицкая, да подбила корысть; авось да небось и завели их в такое дело, которое погубит всякого, кто с ним свяжется.

Близнецы наши потолковали, рассудили, что ничего, можно; взяли у кулака деньги, подменили у отца Гаврилы и вдруг оба парня стали с деньгами. Дело не бывалое, новое; у них и рубля прогульного в руках не бывало, а тут вдруг сотни! Пошли гулять близнецы, встречного и поперечного потчевать и угощать; а девок задаривали платочками да ниточками, ешь-не хочу!

Если б и эта первая попытка сошла с рук близнецам, они бы все равно попались на другой: кто за худым делом пойдет, худое найдет, одним худом не покончить, а пойдет за другим и третьим. Ну, в самое это время, когда Кирилла с Гаврилой утешали друг друга тем, что вот-де, видишь ли, чего мы боялись? Все сошло с рук благополучно; никто и усом не ведет! В самое это время, гроза на них уже собиралась и вскоре час их настал.

Отцу Гаврилы понадобились деньги; пошел он в кубышку свою, — у него было и ноги подкосились, когда ему показалось, что деньги не все; стал считать – и ума не приложит, словно в тумане: счетом деньги все, да только не те, что были, а одна только сотенная ассигнация, вместо мелких. Не знал старик, что и подумать про такое диво, кто к нему ходит деньги менять, но, подумав, он смолчал, убоясь следствий да разбирательства; все равно, говорит, благо деньги целы, на мое счастье такой вор случился, что не ворует, а только меняет… и промолчал, взял деньги и пошел с ними в город.

А в городе того и стерегли; взяли старика и засадили. Он говорит: знать не знаю, ведать не ведаю; а там говорят: нет врешь, не то поешь. Взяли и засадили также всех домашних его, и хозяйку, и самого Гаврилу. Тут узнали, что молодые два парня, близнецы, на Святой, мотали без счету, — принялись и за Кириллу. Как ни жаться, а в правде признаться; все вышло наружу. Сколько ни плакались близнецы наши, сколько ни запирались, а там сговаривали себя, выдав кулака, только более путались, и суд их повинил кругом. И за что же они еще впутали в такое дело и разорили в разор родного отца Гаврилы, честного старика, который трудом и потом сбил копейку и теперь сам было пропал с ними и век плакал по сыне, сосланном в Сибирь?

Вот до чего доводят авось да небось. Близнецы наши были ребята не такие, чтобы все одно худое у них на уме было; об них до поры никто худого не знал, а люди говорили, что они парни добрые; ан вот корысть подбила их – и то на прогулку, на подарочки девкам, — а ума на грех и не стало, рассудит какой этому всему будет конец. Где авось да небось – там все дело хоть брось.