§ Второй сборный рабочий день. Данное слово

Дети опять собрались у бабушки работать.

         Старушке нездоровится, она лежит на диване, слушая детскую болтовню, то улыбнется, то задумается; как в зеркале видит и следит она за их откровенной беседой, и думает: каждый из них родился со своим нравом, со своими качествами и недостатками, и все они сжаты почти в одинаковые тиски; выливаются по одному образцу; для добрых начал ребенка нет простора; прямота и правда пригнетаются светской вежливостью, вместо их дается младенцу ложь и лицемерие; детские привязанности направляются туда, где виднее обстановка; нравственные недостатки, неузнанные и неосознанные, гонятся в темный угол; там живут они, укореняясь на просторе, и являются свету под чужой личиной; скупость кажется бережливостью, самохвальная расточительность – щедростью, жадность – гастрономией! Кто же виноват? Родители, наставники? И не они собственно, а виноваты целые поколения!

         «Если Мише дать волю, думает старушка, – переходя с общего на частности, – из него выйдет забияка, похвальбишка и объедала». Саша, – у Саши  природа лучше, но ее впечатлительность, ее страшное стремление к изящному, могло бы, при дурном направлении, обратиться на внешнее; она может увлечься одной наружной красотой, и сделается кокеткой. Зина уже теперь испорчена. Как же племяннику удалось сберечь и так развить Алю? – подумала старушка. – Аля и Сережа лучшие из всех моих внучат; правда, Сережа более разумно, чем нравственно развит, но все же он лучший из всех мальчиков, которых я теперь видела.

         Бабушка, душенька! – закричала Лиза, вдруг вспомня спор свой с няней, – скажи, кто из нас роднее, я с Сашей или я с Мери? – ведь мы, бабушка, все равно родня, – говорила Лиза, в каком то робком ожидании, поглядывая на бабушку, – девочка очень любила Сашу, и ей хотелось, чтобы родство их было самое близкое.  Бабушка тотчас поняла это, и ласково кивнув ей, спросила: «Кто родные братья твоей мамы?»

         – Дяденька Сергей Романович и дяденька Алексей Романович, –отвечала Лиза.

         – Да, сказала старушка, – родные братья отца или матери тебе приходятся родными дядями, дети же родных братьев или сестер приходятся друг другу двоюродными, как ты с Алей, Мери и Сережей. Ну, Лизочка, а нет ли у твоей мамы двоюродного брата? – Лиза задумалась.

         – Лиза, Лиза, закричали мальчики, – а дяденька Михаил Павлович, – ведь он двоюродный брат папе; стало быть и маме твоей тоже двоюродный брат.

         Девочка молча смотрела на бабушку, она уже начинала понимать, что, по родству, Саша ей придется далее Мери.

         – Ну Лиза, так мама твоя двоюродная сестра Сашиному отцу, а дети двоюродных, как вы с Сашей, троюродные, или, что все одно, внучатые.

– Бабушка, так я Саше все-таки ведь близкая родня? – спросила печально Лиза.

         – Дружок мой, в старину, у нас  троюродные считались близкими, а теперь внучатое родство даже не многими считается родством; но вы с Сашей навсегда останетесь очень близкими, потому что растете вместе и любите друг друга.

         Дети доверчиво поглядели друг на друга, и принялись опять за трудную работу в чулке, за вязание пяток.

         – Какая скука вязать пятку, а колпачок к ней еще хуже! – вполголоса проговорила Зина. Все дети поддакнули; одна  Линочка, помолчав, чинно и мерно сказала:

         – Мне ничего, пятку вязать я даже люблю, потому что когда кончу ее, то всегда мне сделается весело. Потом, помолчав еще немного, прибавила: – мама говорит, что всегда бывает так, когда хорошо покончишь трудное дело.

         – Дети, дети! Быстро сказала Аля, – знаете ли, какой клубок есть у Лины, волшебный!

         – Линочка, у тебя волшебный клубок?

         – Лина, какой это клубок, отчего он волшебный! – спрашивали девочки и мальчики, – откуда он у тебя?

         Порядочная и точная немочка, отвечала на все вопросы по очереди: – Мне подарила его моя тетенька, папина сестра; волшебным называют его потому, что вяжешь, и вдруг из него выпадет конфетка или наперсток, или что-нибудь другое, замотанное в него; мой клубок большой, как два апельсина вместе. Тетенька не велела его теребить булавочкой и подсматривать; я вяжу, вяжу, а как вижу, что из-под ниток начинает что-то показываться, то я его покрою платком, чтобы не подглядывать; а то, как не покроешь его, так все на него поглядываешь. А это нехорошо, тетенька не велит.

         – Честная, правдивая девочка, подумала бабушка; – кто-то из моих внучат смог бы делать по-твоему. И как бы в ответ на бабушкину мысль, Саша сказала, обращаясь к Лизе: – Я бы подсмотрела! – И я тоже, почти шепотом отозвалась Лиза. Зина молчала.

Аличка же, подумав немного, сказала: – Лина, я бы на твоем месте вот что сделала: положила бы клубок в клубочную плетеночку, что надевают на руку, когда вяжут чулок.

– Да, у меня есть такая корзинка, сказала девочка, – только в нее не лезет мой клубок, он очень велик.

– А тебе уже досталось что-нибудь из клубка? – спросила Мери.

– Да, наперсток и шоколадная конфетка.

– Большая конфетка? – спросил Миша.

– Довольно большая знаешь, как будто палочка шоколаду в светленькой, блестящей бумажке.

– Аля, послушай, говорила Зина, – я видела днем Ниночкину парижскую сетку[1], чудо как хороша!

– Ах да, бабушка, спросила Саша, – скажи, какие это птички, у которых перышки похожи на ракушки, они такие кругленькие, беленькие, с серыми жилками и красными краешками? Такими перышками отделана спереди Ниночкина сетка.

 – Не знаю, дружок, я и не помню таких птичек; в южных краях бывают очень яркие и пестрые птицы, но по твоим я  подозреваю, что перья подкрашены.

– Как это ты бабушка, не заметила такой хорошенькой сетки? Спереди  точно раковинками убрана, сама белая, а шнурки и кисти красные, точно коральков![2]

– Нет, дружок, не заметила; да я и смолоду не была мастерицей замечать наряды.

Лиза с удивлением слушала старушку, потом с расстановкой сказала: – бабушка, если бы ты была маленькая, то мама часто бы тебя бранила; только ты не сердись за то, что я тебе сказала, промолвила робкая девочка, видя бабушкин задумчивый взгляд.

– Нет, моя Лизочка, я никогда не сержусь за откровенность; а напротив того, люблю детей, когда они прямо, не обинуясь, говорят то, что думают, –сказала бабушка, притягивая к себе золотистую головку ребенка и нежно целуя ее в темя.

– Бабушка знает про Ниночку? – вполголоса спросила Аля у Саши. Саша отрицательно покачала головой.

– Что, что такое про Ниночку? – спросил Сережа!

– Ничего, это наш секрет, – ответили девочки.

– У вас секрет с Ниночкой? – с некоторым небреженьем спросил Сережа.

– Не с Ниночкой, а об Ниночке, – вспыхнув, ответила Аля.

– Секрет от нас и секрет от бабушки? Это должно быть хорошо и занимательно!

– Вовсе не хорошо, подхватила обиженная Саша, – Ниночка смеялась над нашей бабушкой. Душка, сказала Саша, бросаясь к бабушке и засыпая ее поцелуями, – я тебе все расскажу, я бы тебе давно рассказала, да боялась огорчить тебя! А вы, братья, уйдите, я скоро расскажу, при вас же мы рассказывать не станем, уж мы все так сговорились!

– Это отчего, несколько обиженно спросили Сережа с Алешей; а вспыльчивый Миша, пыхтя  и краснея, прижался к своему стулу, с намерением не слушаться сестер и силой остаться в комнате. Аля, как самая разумная, взялась пояснить все дело братьям: – видишь ли, Сережа, Ниночка очень глупо держала себя у Мери, то есть у вас на вечере, и была за это наказана; нам не хочется, чтобы ей еще сверх того досталось от вас, а вы, как услышите, так наверно передадите другим, и ее станут дразнить.

 – Да, да, как пчелы зашумели девочки, – не надо говорить братьям, они расскажут мальчикам.

Обиженный Сережа, видя, что со всеми сестрами вместе не сговорить, обратился к неизменному другу своему: – Послушай, Аля, знать ли, не знать ли Ниночкины глупости, это мне почти все равно, но обидно то, что вы исключаете меня за болтовню! Неужели я не умею молчать, если дам вам слово никому не говорить?

Аля задумалась; потом сказала брату: – я знаю, что ты держишь свое слово; потом, обратясь к девочкам, спросила: – сестры, как вы думаете?

– Да, это правда, да, отвечали они, – Сережа держит слово, примемте и его в секрет!

Малютка Мери бросилась к Сереже на шею, в радости, что теперь у нее  уже более не будет тайны от него. Правду сказать, тайна эта ее очень тяготила; она несколько раз порывалась сообщить ее милому брату своему Сереже, но данное слово удерживало малютку.

– Ну и мы с Мишей также даем слово никому не говорить, – закричал Алеша.

– Спасибо, насмешливо отвечали сестры, – знаем мы ваше слово!

– Нет, в самом деле, – с некоторым замешательством, проговорил Алеша; мальчик смутно сознавал правоту сестер, но не хотел в этом признаться; а Миша горячился и сердился, думая, что его обижают; – я вам даю честное слово …

– Да что нам в твоем слове, отнимешь и его как отнял колясочку, закричала Саша, напоминая брату его неправду.

– То колясочка, кричал расхорохорившийся Миша, – она мне самому понадобилась!

– Ну и слово твое также понадобится тебе самому, отозвалась Аля.

– Нет, сестры, уж Мишу ни за что не принимать!

–Не принимать, не принимать, – зажужжали девочки, – и Алешу не принимать!

Бабушка взглянула на внуков; у Алеши глаза налились слезами, Миша рдел, как пион, пыжился и надувался, как подымается в бутылке молодое пиво; но бабушка остановила взрыв этот впору, и не дала ему подняться через край.

– Ох, друзья мои, – да как же это вы довели себя до того, что не верят слову вашему? А слово человека великое дело! Коли слову не верят, значит сам человек изверился.

– Бабушка, они такие болтуны, такие болтуны!

– Болтливы, может быть, но разве, Алексей, ты не сдержишь слова, которое мне дашь? Спросила бабушка, протягивая Алеше руку.

– Сдержу, бабушка! Ты увидишь, сказал мальчик, радостно хлопнув своей рукой в руку старушке.

 – Миша, хлопни и ты, сказал Алеша. Миша хлопнул, но бабушка, удерживая его руку спросила: – О чем же это мы с тобою бьем по рукам, что ты мне обещаешь?

– Обещаю, живо отвечал мальчик, – что не разболтаю того, что сестры хотят тебе рассказать.

– Хорошо, Миша, сказала бабушка, сжимая и встряхивая тоненькую ручонку внука, – помни же это!

Всегда держись нашей коренной пословицы: «не дав слова крепись, а дав слово, – держись». Крепиться, значит удерживаться, не обещать чего-нибудь зря. Вот, друзья, когда вы будете крепки в слове, тогда и вам станут верить, как Сереже.

– Бабушка, я так стану стараться что чудо! – сказал Миша.  И залегло что-то внутри его, как легкая память долга.

Сашу тревожила их детская ссора с Ниночкой, и она давно бы все рассказала бабушке, но девочка крепилась, она жалела старушку, ей казалось, что бабушка оскорбится, узнав о том, что Ниночка насмехалась и передразнивала ее. И теперь, припав к старушке, она грустно глядела ей в глаза. Видя, что Саша собирается с духом, чтобы начать рассказ, бабушка остановила ее словами: – Постой, Сашенька, постой, дружок, не рассказывай мне; хорошо знать про детские шалости, когда можно остеречь и вразумить, ребенка, – с Ниночкой этого сделать нельзя, – следовательно, мне и знать нечего.

– А вы, детки, примолвила старушка, обращаясь ко всем внучатам: возьмите себе за правило: никогда не пересказывать слышанной брани или насмешки; из этих пересказов выходят сплетни, и часто приходится как детям, так и взрослым, жалеть о своей болтливости.

– Бабушка, бабушка! Ты возьми с них слово, как с нас взяла его, кричал Алеша, – так вот уж тогда ни за что не станут болтать! – бабушка молчала, внучки так же.

– Да пускай-ка и они дадут тебе слово, тогда, небось, не станут болтать, говорил Миша, прыгая и с некоторой угрозой посматривая на сестер.

Помолчав немного, Аля сказала бабушке: – я тебе, бабушка, слово не даю, но обещаю остерегаться пересказов; папочка мой также не любит их, он говорит: чем дети говорят откровеннее о самих себе и скромнее о других, тем лучше.

– Правда, дитя мое, – это святая правда, но бывают иногда случаи, когда дети обязаны говорить все, что знают, а именно: когда старшие их об этом спрашивают, тогда надо говорить все, также  для предупреждения какой-нибудь шалости, должны вмешаться в чужие дела и сказать родителям или наставникам своим; что же касается до Ниночки, то это дело прошлое, вреда ни мне, ни вам не было, а пользы от наших разговоров ей тоже не будет, следовательно, и толковать нечего.

–А разве нам про Ниночку ничего не расскажут? Спросили любопытные мальчики, – а слово  то наше?

– Как же, как же, его я вам не отдам, весело сказала бабушка, – вы сдержите слово всякой раз, как заручитесь им. Ну, а о Ниночке, видно, уж нам с вами не узнать!

– То-то же, – сказал Миша, усаживаясь за работу. Мальчику начал нравиться заданный ему нравственный труд, и он, довольный и гордый, носился с этим новым чувством несколько дней, и потом сказал бабушке, что данное слово очень похоже на игру: беру да помню; и что ему хотелось поскорее кому-нибудь дать слово, чтобы его сдержать.

– Что же, дружок, я готова играть с тобой в новую игру: даю да помню; давай, хлопнем по рукам, что ты даже в шутку не станешь лгать!

– Изволь, ни за что не стану, все буду помнить, что обещал тебе, моя хорошая бабушечка, сказал Миша, обвиваясь руками вокруг шеи старушки.

– Ну ладно, так по рукам! Саша, ты иди сюда, сказала бабушка, – по старинному обычаю должен быть свидетель, который разнимает руки. Саша с трудом и смехом отцепила Мишину ручонку, которою он впился, как клещ, в бабушкину худощавую руку.

[1] сетка головная, для уборки волос

[2] коральковый, снизанный из кораллов