§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Рукавичка

Меня однажды рукавичка так сытно и хорошо, да так кстати накормила, что я, каждый раз, когда бываю голоден, или, когда приходится пообедать плохо, поминаю эту рукавичку.

         Когда я еще служил в полку, у меня был добрый и лихой товарищ, Закроин, с которым мы были очень дружны. Когда мне пришлось уезжать, то он подарил мне в дорогу пару вязанных рукавичек, хорошей работы. Дело было зимой, и рукавички пошли со мной в дорогу.

Приехав на место, я не успел оглянуться, как мне опять досталось ехать по службе в иное место, и опять поехали со мною те же рукавички. В пасмурный, сырой и холодный день, проголодавшись, как волк, приезжаю я на станцию, часу в четвертом; спрашиваю чего-нибудь поесть и слышу, что, кроме самого дурного хлеба, нет вовсе ничего, ни даже пустых щец. Куда не весело на пути с тощим брюхом! Однако же, нечего делать, говорят, на следующей станции найдется что-нибудь – надо ехать дальше.

Только что я было тронулся с места, в самом дурном расположении духа, как бежит за мной человек с господского двора и торопливо расспрашивает, кто таков приезжий? Я остановился, а он ко мне с вопросом: не потерял ли я рукавички? Я спохватился – точно, одной нет.

— Так, вы ее изволили обронить проездом у господского двора, — сказал слуга, — и барышня приказала узнать, от кого она вам досталась?

— От одного офицера, — отвечал я, — от товарища, а что же вашей барыне до этого?

Слуга сказал на это, что мои рукавички были сработаны его барыней, для брата ее, что она их узнала теперь. Оставила у себя и прислала просить приезжего офицера к себе. Стало быть, я попал, и сам того не зная, в поместье родителей Закроина. Отец его сам между тем вышел, надеясь пригласить меня и узнать что-нибудь о сыне; я не долго ломался, и меня угостили таким деревенским обедом, что я его и теперь не могу забыть.

— Это не мудрено, — подхватил другой собеседник, — потому что тебе хотелось есть; а на голодного всякая приспешня впору. А вот я тебе расскажу, к слову пришлось, как рукавичка накормила польского гайдука, верзилу, который за каретой ездил у больших бояр, и накормила так, что он ее всю съел и только облизался.

Знакомый мне польский пан, который жил у себя дома по-княжески, держал для щегольской прислуги нескольких гайдуков, молодцов на подбор, которые, одетые казаками, поочередно ездили с ним на запятках. К щегольской одежде их следовали также оленьи замшевые перчатки, с пребольшими раструбами, почти до самого локтя. Летом, граф езжал почти каждый день из Варшавы в подгородное поместье свое, где у него стояла усадьба, ровно дворец.

Прокатившись верст двадцать, на тряских запятках, гайдуки приезжали в загородный дом всегда голодные, как волки, и каждый раз, прибежав второпях на кухню графскую, надоедали поварам неотвязчивыми просьбами: дать чего-нибудь закусить. Бывало, хоть утром, хоть вечером, хоть в день, хоть в ночь, когда бы граф ни приехал, гайдуки тотчас бегут на кухню, здороваются с поварами и не отстанут, пока не поставят им какое-нибудь вчерашнее блюдо, которое и очищали до дна.

Вот и приехал однажды граф, и гайдук, по обычаю своему, пожелал повару доброго дня, счастливой встречи, всякого споспешенья и, похлопывая с морозу своими замшевыми перчатками с раструбами, спросил ласково: а что же, закусочки будет?

— Подите пожалуйста, — отвечал повар в хлопотах, — не до вас теперь; надо вот графу сейчас завтрак отпускать.

— Пожалуйста, сделайте милость, окажите дружбу, — продолжал тот, бросив перчатку свою на стол, — я уж так на вас надеялся, как на каменную гору; в городе не успел и закусить, так заторопили; а поем за ваше здоровье!

— Ладно, ладно, — отвечал повар в суетах, — приходи через полчаса, теперь ей-ей некогда.

Гайдук поблагодарил и вышел. Повар взглянул на замшевую перчатку гайдука и обрадовался случаю подшутить над ним: дай, отважу я его, чтоб не докучал мне этот обжора; взял перчатку с раструбом, искрошил ее всю в лапшу, сварил, облил маслом и подливой с разными барскими приправами и поставил вошедшему гайдуку.

— Вот тебе, — сказал он, — рубцы – ешь на здоровье.

Гайдук принялся и очистил все до последней лапшинки и, подобрав ложкой по краям все остатки вкусной подливки, встал, поблагодарил, утерся и оглядываясь чего-то искал.

— Что, — спросил повар. – чего ищешь?

— Да я никак здесь у вас перчатку свою оставил, а чай, ехать скоро – да не видать ее что-то.

Какую перчатку? Большую-то?

Да, вот пару к этой, не маленькая, кажись, не иголочка, не завалится – а не видать!

— Чудак, — сказал повар, — да что же ты ел?

— Как, что ел? Рубцы!

— Ну, да рубцы это она и есть: ты перчатку свою и съел, с рубцами совсем, как была.

Гайдук разинул рот, выпучил глаза на повара, стал осматриваться кругом; но когда повар, захохотав, побожился, что тут оглядываться нечего, перчатки нет, а съедена она вся, до последнего ремешка, то гайдук молча вышел, провожаемый общим смехом поваренков, и более на барскую кухню завтракать не ходил.