§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Русская сметливость

Кто не слыхал про крестьянина Телушкина, которого сметливости и смелости дивился в свое время весь Петербург? На адмиралтействе – где стоят корабли – стоит там превысокий и претонкий шпиль, игла, составленная из трех огромных мачтовых дерев, покрытых сверху до низу, кругом, вызолоченным листовым железом, а на самой верхушке стоит кораблик. Этот кораблик три сажени длины, а снизу кажется таким. Что хоть бы поставить на ладонь. Вот и понадобилась на самой верхушке небольшая починка; как попасть на такую высоту, на шпиль, коли не обгородить его лесами – а лесов, по высоте и для крепости, понадобится много, и работы на установку их много.
Простой работник, кровельщик Телушкин, слышал. Как подрядчики и строители об этом толковали, и что починка эта обойдется в большие деньги. Не раз, бывало, Телушкин уже и прежде умудрялся в кровельных работах, взбирался на главы церковные по маленьким лесенкам, вылезал на крутую кровлю колокольни в слуховое оконце, привязывая себя веревкой – и подумал, неужто это дело несбыточное, чтоб сделать починку на шпиле без лесов?
Он пошел осмотреть на глазомер иглу и заглянул во внутрь ее, чтобы узнать, высоко ли можно будет подняться изнутри, промежду составленных комлями трех мачтовых дерев; смекнув все это, он явился на торги. Где другие подрядчики требовали за работу эту десятки тысяч, и сказал, что берется сделать поправку за сотню-другую рублей, если ему поверят ее без залогов, потому что он мужик бедный и залогов у него нет никаких.
Подумав – согласились; но все полагали, что кровельщик хвастает и не сделает того, за что берется.
Телушкин забрал с собою припас свой, забрался в иглу и поднялся внутри, по железным скрепам, между тремя деревьями, до самого нельзя, где уж по тесноте нельзя было лезть. Тут он проделал в железной кровле окошечко, высунул голову и – посмотрел из поднебесья на Питер. Насмотревшись и помолившись, он примостился снаружи шпиля, спустив туда доску на веревках; взял в руки длинную веревку, размахал ее вкруг себя и захлестнул, как можно выше, вокруг иглы; поймав другой конец ее, он пронял в него веревку удавкой, петлей, затянул, и, подымая петлю все выше и выше, длинным шестом, сам затягивал ее, не давая ей спускаться, потому что игла была кверху все уже да тоньше, шилом. Кончив прием этот, он опоясался концом той же веревки, выскочил во славу Господню на вольный свет, будто хотел полететь, и цепляясь босыми ногами за почти отвесный шпиль, между тем как руками держался за веревку, пошел улиткой вокруг иглы, подымая шестом обороты веревки толчком все выше и ложась, весом всего тела, прочь от иглы, на воздух, чтобы натягивать веревку – а сам круто подымался, винтом.
Таким образом Телушкин, обвивая собою веревку вокруг шпиля и укорачивая ее этим, подымался все выше и выше. Как вся веревка обвивалась и не стала пускать его дальше, то он опять примостился к боку шпиля на дощечке, как ласточка с гнездышком – опять закинул оттуда веревку вокруг иглы, пронял конец петлей, подвинул ее, сколько мог, выше, затянул, и этим порядком добрался до самой верхушки, до кораблика. Привязав к этой верхушке стремянки, веревочную лесенку, мой Телушкин расселся отдыхать после трудов и опасностей, как дома, и взглянул сверху на всю столицу глазом победителя. Весело было ему теперь оглянуться!
По стремянке он мог уже свободно подыматься из проделанного оконца и опять до него опускаться. В два-три дня работа была окончена, лесенка снята, окно зачинено и все дело порешено!

49
А вот другой случай: в одном из самых больших храмов наших, в столичном соборе, после отделки его, надо было расписывать свод изнутри. Хитро было подмоститься – вышина и ширина огромная, да сверх того, нельзя было загородить все сплошь лесами и покрыть помостом – хоть тут расходов и не жалели – потому что живописцу нужны были не потемки, а свет, который падал под свод только из окон снизу, да сверх того, ему нужен был и простор и свободный проход под всем сводом, чтоб можно было отойти и окинуть глазом свою работу.
Как тут быть? Сделай помост под сводом, чтоб по нем можно было ходить – да чтоб он не застил свету. Не стеклянный же пол настилать; и стали придумывать, как бы подвесить, на рычаге, койку, чтоб можно было переносить ее под сводом с места на место – так живописец отказывается, говорит, из койки писать нельзя.
Слыша все толки эти, один из простых работников долго стоял, сняв шапку, закинул голову и почесывая затылок, и наконец подошел к господам и просил позволения рассказать, что он придумал: по окружному карнизу, под сводом, положить ровную деревянную настилку; перекинуть по самой средине этого круга, поперечником, мостик с перилами, подвесив его для помощи за середку цепью к верхуше свода – где для этого пропустить в круглые оконца два надежных бревна, накрест; под оба конца мостика подвести чугунные медведки или колеса, которые бы могли кататься кругом, по окружности настилки карниза – и дело кончено. Тогда легко будет подвигать помост рычагом по всей окружности, устроив на нем подвижную лесенку с сиденьем. Все место под сводом останется пустым, не загромоздится лесами, не застелется помостом, свет может падать снизу со всех сторон; а чтобы художнику поверять и рассматривать свою картину, то ему можно по этому мостику отходить на другой конец свода.

50
Десяток мужиков наших, ходивших приказчиками и извозчиками из России на ярмарку в немецкую землю, в город Лейпциг, удивили там народ, в каком-то городке, через который шли артелью домой, и где взялись выбелить высокий, многоэтажный дом, с такими малыми затеями и издержками, что весь город сходился дивиться и любоваться этим необычайным для тамошних жителей, делом. Дело было вот как: цеховые немецкие строители сошлись на торги к хозяину дома и просили большую цену. Сообразную с их способом окраски и обелки; а они для этого ставят леса и делают помосты вокруг всего здания, сверху донизу, как ставят у нас при постройке домов. Мужички мои, которые смолоду бывали – кто сапожником, кто плотником, кто мостовщиком, а иной и штукатуром, долго стояли у ворот заезжего дома, где они пристали и где насупротив хозяин хотел белить и красить дом; и когда, наконец, хозяин этот не сошелся с мастерами в цене, то наши и стали поговаривать, что дело это можно бы сделать вдвое дешевле против немцев. Слово-за-словом – их вызвали не шутя взять на себя работу, а они, посоветовавшись между собою, ударили по рукам.
Приставив с одной стороны дома обычный костыль свой, которого за границей и не знают; подвесив с другой койку, которая спускается и подымается на веревке, которую внизу держит работник, обмотав вокруг надолбы; а из окон верхнего этажа выставили тут и там из окон по бревешку, на которое кладется доска или помост – так-сяк, да окрасили мои мастеровые дом, к большому удивлению жителей, которые сбегались из целого города смотреть на это диво.
Прибавим к этому, что тамошние каменщики или белильщики, составляющие свой особый цех, подали просьбу на русских мастеровых и на хозяина дома и требовали с них, по тамошним законам, значительной пени. Земляков наших судьи освободили от пени этой, во уважение того, что они чужеземцы и местных обычаев не знали; а хозяина дома заставили заплатить цеху белильщиков все деньги, сколько бы стоила их работа. Вот и сбылось, что дешевое доводить до дорогого.

51
Огромный колокол, каких немного отливали, был отлит в Валдае, для одной из петербургских соборов. Не столько огромный объем его, как весь в сотни, коли не тысячи пудов, чрезвычайно затруднял дело: никакой летний ход, оси и колеса, не могли бы выдержать этой тяжести – а на зимнем ходу, на полозьях, ее нельзя бы стащить с места, потому что полозья под такою тяжелою кладью принимают, т.е. врезываются так глубоко в снег, что попадают на землю и останавливаются намертво на каждом сучке или камешке, который попадется на дороге и забьется в самое дерево полоза.
Нашелся, однако же, мужичок, который, подумав и почесавшись, принял на себя с торгов доставку колокола за недорогую цену; и все подрядчики отступились, полагая, что этот поплатится своим залогом. Но он ухитрился очень просто и кончил дело как нельзя лучше: повалив колокол боком, он приподнял и подпер уши, так, чтобы ось его, от средины раструба до средины дна, лежала по уровню. Затем он приставил с обоих концов колокола, от жерла или раструба и от ушей, по большому, сколоченному из самых толстых досок, кругу, того же размера, как и самое жерло; обшив всю поверхность окружности между двумя днами или кругами такими же толстыми досками – равно клепками – и вставив в средину того и другого дна по железному стержню, вместо оси, мужик наш сделал из колокола огромной величины бочку или каток, который хорошо бы катился по дороге, если за каждый конец оси запрячь десятка по два лошадей. Таким образом, безо всякой ломки или остановки, колокол благополучно прикатился из Валдая в Питер и поднят на свое место.

52
Годов тому 25, ставили в одной из столиц наших две дорогие, мраморные конные статуи. Подножия, сажени по полуторы, из темного дикого камня, были готовы и мастер принялся за дело: поставили крепкие леса, укрепили за них козлы и стрелы, к стрелам подвесили большие блоки, подвели веревки под статуи и взяв концы на вороты, стали навивать. Таким образом подымали мраморную лошадь с человеком и поднявши хотели опустить легонько на подножье. Дело шло кой-как, покуда только что подымали статую; но когда пришлось поворачивать ее со стрелами на сторону, чтоб нанести на подножье, то не могли сдержать размаху на повороте и ударив задом лошади об леса, отбили ей ногу. Вещь дорогая, стоит десятков тысяч – и испортили! Тотчас приказали опустить ее на прежнее место, а мастера прогнали.
Одного прогнали – а между тем, другого надо было искать. Вот один из работников, не стерпев, и вышел, стал просить, чтоб ему приказали поставить мраморных коней на подножья: их вовсе не следует поднимать от земли, сказал он; да и зачем их было вынимать из ящиков? Их так вот, как они есть, как стоят, так и следует втаскивать по помосту на каточках – и то в ручную, осторожно, — так они сами на свое место станут и никакого греха не будет. Увидав, что мужичок говорит правду, ему поручили работу, он, по сказанному, что по писанному – вскатил и приставил коней, и стоят они еще и поныне.

53
При расчистке дороги наткнулись на большой дикий камень, составлявший гребень подземной скалы, и не знали, как его сбыть с рук: вести для него дорогу в обход – не хотелось, а разбивать его в ручную, молотами, слишком много работы. Пробились целый день, набили щебню кучу, а между тем камня почти не убывает; смекнули на глаз – да испугались; приходилось заняться одним камнем этим более месяца. Вот и вышел один из работников и взялся убрать его в двои ли трои сутки: он натаскал на камень этот целый костер хворосту, зажег его и, раскалив камень, стал поливать его водой, из ближней канавы; от этого весь камень растрескался и стал осыпаться под молотом как рыхляк. Повторив тоже в другой раз, кончили работу и камня не стало.
Еще лучше и проще этого догадливый мужичок убрал огромный камень за сто рублев, тогда как за уборку эту подрядчики просили тысячу: ровняли место под большое строение на прогляд, и камень, в сажень вышины, лежал на месте этом и крепко беспокоил строителей. Убрать его надо, без этого не быть, и потому решили стащить его под гору и свалить на берег реки. Но камень в сажень – медведь неповоротливый; за ним провозишься и народу нужно несколько сот человек, и то дай Бог стащить. Подрядчики, и то почесываясь, берут тысячу рублей, а меньше нет. Выходит простой работник, который наслушался всех толков об этом камне, и говорит:
— Залогов у меня нет, кроме кафтана да шапки, и нет денег на гербовый лист, для просьбы; а коли угодно, так я в сутки уберу камень этот и завтра его здесь не будет; что пожалуете за это, то и возьму: вместо тысячи – хоть сотенку дайте, и того будет с меня довольно. Подумав, и рассудив, что мужик денег вперед не просит, а времени требует всего одни сутки, начальники приказали ему приниматься за работу, не понимая, что такое мужичок придумал.
А он взял человек десяток земляков, выкопал под камнем яму, да подкопавши его и заставил самого свалиться в яму. Засыпали и заровняли сверху землей – и камня не стало.

54
Крестьянин наш, бесспорно, может похвалиться смышленостью и находчивостью; но надобно сознаться, что кроме нескольких простых и выгодных изобретений или приемов, большею частью перешедших от прадеда, приемов, с которыми русский человек уже свыкся, — он не только мало склонен к своим новым изобретениям, но и плохо подается на добрый и полезный совет, если его что заставляют делать по-новому, а не по-старому, потому что новое лучше. Отцы и деды наши так делывали, да и нам велели. Вестимо, что отцы и деды делали все по-старому, потому что они нового не знали и знать не могли; а как человек до всего доходит исподволь, своим умом, то дети и внуки могут иногда придумать хорошее дело, до которого отцы и деды их не дошли. Такая косность, которая не любит никаких улучшений и нововведений, особенно по-домашнему быту и хозяйству – такая косность не похвальна и надо стрясти ее с плеч, как лень, которая ину пору человека одолеет. Русский человек очень понятлив и переимчив и не боится нового, коли дело касается промышленной части и даже ремесла; он все сделает, что глазами увидит – да только поплоше, похуже образца и на живую нитку – да за то дешево! Дорого, да мило; дешево, да гнило!
Кидаться слепо на всякую новость и бросать без толку старое – за это никто не похвалит; но держаться упорно старины, тогда как люди научились по опыту делать и лучше и выгоднее – за это похвалит разве только такой дед, который давно выжил из ума и сидит другой век на печи. Уважай его за старость его, угождай на него чем можешь, выслушай и совет его – кто много жил, много и видел – и не спорь с ним, ему учиться поздно, да уж и не к чему, он в дело не годится; а подумай, божьим попущением и своим умом, да послушай и совета старших людей – а делай по-своему, то есть, делай так, как сам увидишь, что хорошо.