§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Ворожея

В 1829 году прибыли мы с другом в армию, в Турцию, где в то время шла война. Первым делом нашим было просить денщиков, чтобы хоть было кому присмотреть за нашими лошадьми. Нам дали малоспособных для фронта пензенцев – и мы скоро уверились, что они точно были малоспособны, и что это был не поклеп на них. Один из них, Андрей, выказывал одну только способность: есть без меры и без разбору, за двоих, за троих, — пожалуй и за семерых – во всякое время дня и ночи; он не разбирал часов, и потому был создан для походов. Другой, Степан, не мог похвалиться и этим: это был какой-то бедняк, выросший у глупой матери на пшеничном тесте, на ситничках; вялый, неженка, брезгливый и слабый, он в поход плох, и нигде не умел взяться руками за дело.
Земляки эти вечно ссорились. Андрею, как здоровому мужику, отданы были на руки лошади, сбруя, седла, вьюки, фураж; Степану приказано ходить за господами и стряпать обеды. Не мудрена была должность эта, в военное время: каша, мать наша – да кашица, кормилица; но Степан и с этим не мог управиться; от огня руки трескались, каша пригорала, огня раздуть наскоро не умеет; а если мы ему выговаривали за это, то он плакался и жаловался на тяжелую службу свою, попрекая Андрея, что тому легко. Андрей, напротив, понимая, что его должность более рабочая и тяжелая, бранил его и называл дураком, особенно, когда Степан попрекал его обжорством. Они прокляли друг друга и напророчили, Степан Андрею, что он будет вор и в воровстве попадется и пропадет; а Андрей Степану, что его скоро турки задушат.
Перешли мы с армиею еще дальше, и на одном ночлеге долго ожидали своего повара и кормильца, Степана – но он не являлся. Мы давно проголодались, ночь наступала, со светом надо было сыматься со стану и идти дальше – а Степана с хлебом и харчами нет. Только мы его и видели; Степан пропал без вести, с лошадью и вьюками; вероятно он, поссорившись с Андреем и отъехав в сторону, отстал от обоза и попался в руки туркам.
Прошел год, и другой, о Степане мы давно забыли, а Андрей все еще служил верой и правдой денщиком, хотя он и был неповоротлив, туп и глуп, все по-старому; но он был смирен и послушен, а и это, коли человек не пьет, свойства хорошие. Он также был честен, никогда барским добром не соблазнялся, и чужую деньгу берег.
Однажды – это было перед Пасхой – в застольной вышла большая тревога, которая, после долгих споров, крику и брани, кончилась тем, что кучер пришел к барину, просить за свою кровную обиду:
— Власть ваша, сударь, — сказал он, — а тут в доме житья нет; Андрей украл у меня 50 рублей.
Барин удивился этому, потому что Андрей, как я сказал, всегда слыл честным человеком и никогда не был замечен в воровстве. Он сделал разбирательство, но оказалось, что кучер взял это, как говорится, с ветру; никаких улик и доказательств на Андрея не было. Кучер твердил одно:
— Власть ваша, сударь, а больше некому, — но как Андрей зарекался и подозрение ничем не подкрепилось, то барин и сказал кучеру, что надо передать дело на волю Божью, а Андрея наказывать за это нельзя.
Через день-другой кучер, однако же, опять пришел к барину с тою же жалобою и утверждая, что некому было украсть денег, кроме Андрея, просил над ним расправы. Барин прогнал было его; тогда он стал просить, чтобы ему позволили сходить с Андреем к ворожее; если он прав, то пойдет смело, а если виноват, да не захочет идти, тока воля ваша, а деньги он украл.
Чтоб отвязаться от этой докуки, и кончить дело, барин приказал Андрею идти с кучером к ворожее. Кучер был очень доволен, и Андрей, как казалось. также; назначили день и час, а именно, идти рано утром натощак – и отправились.
Ворожея эта, которая ловко и искусно обманывала, не только простой народ, но и многих неразумных господ, была старуха причудливая и принимала по выбору, за великую милость и хорошие деньги, потому-де, что говорила всегда только одну правду; а если ей и случалось провраться, так, чай, этим никто после не хвалился. К этой-то знаменитой ворожее, которая всегда говорила одну только правду – кроме когда врала – кучер наш нашел дорогу, через кухарку ее, которая приходилась кумой племяннику другого кучера, знакомому нашему.
Кучер встал до свету, разбудил Андрея, помолился и отправились. Пришедши на место, кучер увидел, что должно быть еще раненько: ставни у ворожеи еще заперты. Он постучался тихонько в дверь, кухарка выглянула и сказав ему, что колдунья еще спит, велела обождать. Кучер с Андреем присели рядком за воротами и стали мирно разговаривать; прошло с полчаса, кучер соскучился и пошел опять толкнуться; кухарка велела обождать минуточку в сенях, обещавшись тот час же доложить. Кучер остался один, призадумался, раскидывая умом: найдутся ли деньги его, и что-то ворожея скажет Андрею? Как вдруг дверь опять растворилась, кухарка выглянула и позвала просителей.
Кучер бросился опрометью к воротам, призывая громко Андрея, но выскочив за ворота, увидел – не Андрея, а только место, где Андрей сидел. Он оглянулся в обе стороны – нет его; вышел на середину улицы и, прищуриваясь, глядел туда и сюда, загородив от солнца брови ладонью – нет, нигде не видать Андрея, и Бог его знает, куда он теперь не кстати запропастился! Поглядел опять на двор, зашел за угол в одну сторону, в другую – нет; видно, соскучился дожидаться, да ушел домой.
В это время выглянула кухарка и, не дав кучеру договорить жалобы своей, что Андрея он не найдет, — сказала:
— Ворожея уже поглядела в карты, и ходить тебе к ней незачем: вор твой, вишь, бежал, далеко, и денег своих ты не найдешь.
Поблагодарив нехотя куму племянника знакомого кучера за такое нехорошее слово, тогда как он думал теперь-то и уличить дома Андрея в том, что он струсил, а стало быть, украл деньги, — наш кучер подрал домой. Пришедши, спрашивает:
— Давно Андрей пришел?
— Нет, — говорят, — его здесь еще не бывало.
— Как так? Он ушел от меня домой, струсил мошенник!
— Нет, он домой не приходил. – Ждать-пождать – Андрея нет, и опять-таки нет, и нет по нынешний день: он пропал без вести.