§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Рассказ пленника Федора Грушина

Взят я в плен в 1819 году, весной, на третьей неделе после пасхи. От роду мне ныне (1829) 36 лет. Мы вышли из Астрахани в море, на рыболовство, на страстной неделе, в своем кусовом судне. На третий день мы уже стояли на якоре под Мангишлаком, и ловили рыбу. Тут подошла посуда татарина Мустаева, и ее захватила тишь (безветрие). Я налил у него бочонок пресной воды, которой у меня мало оставалось, а он вскоре ушел к берегу. Дня три спустя, в самый полдень, когда мы отдыхали, подошла к нам тихонько лодка с двенадцатью туркменами, напали на нас сонных, захватили и связали: нас всего было три человека. Туркмены эти знали по-русски; они были из числа разбитых и ограбленных киргизами, в прежние года, почему их тогда перевезли в Астрахань, где они жили и после опять переселились на свои места. Они сами признались мне, что Мустаев научил их, как нас забрать. Начальником их был Ата-ниаз .
Нас отвезли на берег и продали хивинцам, торговавшим в Астрахани, и воротившимся оттуда на посуды Мустаева. Они погнали нас с верблюжьим караваном в Хиву, где купил на всех троих сам хан, с которого купцы не смели взять барыша и отдали нас за те же 150 червонцев, которые заплатили за нас туркменам.
Год работал я в загородном саду ханском и вздумал еще с двумя товарищами бежать. Мы благополучно пробрались в несчастную степь, но на четвертый день встретили нас кочевые туркмены, связали и представили назад хану. Нас жестоко высекли и опять оставили в той же работе.
Прожил я еще два года – смерть тоска берет по дому – и опять ушел я сам-друг, и пошли мы к персидским границам, надеясь, по близости, лучше туда пробраться. На десятый день, опять поймали нас туркмены и опять представили в Хиву.
На этот раз мне бы не миновать приговора – окорнать нос и уши – если бы не стал за меня просить сын ханский, да если бы хан не жаловал меня, по особому случаю: нас однажды заставили таскать пшеницу, и я подымал и сваливал один по мешку в полтора батмана, пудов тридцать; хану доложили об этом, он сам посмотрел и прозвал меня пелюаном, то есть, силачом, и это прозвище за мною осталось. По этому опять побили меня жестоко; а там хан простил и, заставив поклясться, что больше не уйду, определил в войско свое и дал коня.
Вскоре после этого столкнулся я с другим хивинским силачом, который был у них в большой славе и которому хан, любивший силачей, позволял буянить и бить народ вволю. Хан заставил его также поднять мешок пшеницы – и он поднял.
— Ступайте ж, померяйтесь чем-нибудь при мне, чтоб я видел, кому из вас быть пелюаном.
Хивинец мой подлез под телегу с арбузами, надулся и приподнял ее спиной. Полез и я в свой черед, и хоть тяжело было, а приподнял, не хуже его.
— Хорошо, — сказал хан, — ну. А теперь что?
— А теперь, — сказал я, — по пустому надрываться и ломать спины нечего; пусть-ка лучше силач ваш выйдет со мною на кулачки; так вот это дело скажет всю правду. — Как услышит это хивинец мой – то и струсился, не идет; хан приказал мне побить его, чтоб раззадорить; я его ударил, а он выскочил, да в народ на базаре, перед дворцом ханским, и забился.
— Пойди же, — говорит мне хан, — найди его на базаре, задери, а коли драться не станет, так избей его хорошенько, чтоб не хвастал и не трусил.
Пошел я, поймал его заворот, он от меня задом, да в бок, чтоб выкрутиться. Я, по ханскому приказу побил его, при всем народе, и бросил. С этих пор ему уж и в люди казаться стыдно стало, и вся слава его пропала; стал он тише воды, ниже травы, и буянить не смел.
Поверив силе моей, хан сделал меня придверником и первым докладчиком своим, и жить мне было не худо; но из этой должности был я разжалован и опять пожалован в нее несколько раз, признаться, просто за хмельное; а как только, бывало, с горя выпью, то половину дворни ханской и разобью. Но затем вскоре вступил молодой хан, по смерти старого, и я с этого времени перестал пить и оставался при нем, да самого побегу.
Молодой хан поехал на охоту, в камыши, к Аральскому морю, где разоренный город Кунград и ханский дом с садами, и взял с собою и меня. Тут хан узнал, что двое русских, бежавших от него за несколько времени, сделали это при моей помощи. Их точно вывез из Хивы один киргиз, по уговору со мною, и они рассказали об этом в Астрахани, отколе весть дошла, через тамошних азиатцев, до Хивы. Хану хоть и жаль было меня, но он положил, что если тот киргиз, который увез пленников и которого хан надеялся поймать, покажет под пыткою на меня, то казнить меня смертью, без всякой пощады.
Дело плохо, подумал я, коли киргиза поймают, то будет поздно; надо до поры, до времени убираться. Сговорился я еще с тремя надежными ребятами, которые были тут же с ханом, и с Богом положили мы уйти на самый рождественский сочельник.
У меня была своя полевая палатка, и я поставил ее на чисто месте, за ханским двором, а сам лег, как всегда, поперек порога ханской почивальни. Тут, рядом со мною, лежала вся дворня ханская. Когда все заснули, то я вышел тихонько и велел оседлать четырех коней ханских, бывших под моим присмотром, при палатке моей, а сам воротился, чтобы еще взять ханских лучших лошадей, с конюшни его. Три оброти перерезал я благополучно, ухватился за четвертую – тут проснулся сторож, наш же русский пленник, и окликнул меня. Я испугался: на двор было о ту пору человек до тысячи; хоть они и спали, а чуть только сделайся тревога – беда! Я. С тремя конями, выскочил на задворок, где товарищ Резанов стоял с оседланными лошадьми; мы с ним кинулись на конь, ухватив по запасной лошади за повод, и поскакали. Товарищи наши как-то оплошали, не то оробели, они не поспели за нами; а при них остался весь харч, с нами не было ровно ничего.
Гнали мы, среди темной ночи, и в хвост, и в гриву, и к свету поспели в камыши, на Аральском море, и пролежали там весь день Рождества. Ночью поехали далее – и чуть было не наткнулись на беду: хан послала за нами в погоню человек 70, и их-то мы объехали, сонных, — либо, может статься, не захотели они трогать нас, зная, что мы с полным оружием и даром не дадимся.
На третий день и лошади, и мы, выбились из сил. Что у них, то у нас, трои сутки ничего на зуб не попадало, а морозы стояли порядочные. Делать нечего; чем пропадать голодом, поискать киргизского кочевья, — что Бог даст! Наконец, последнего декабря утром, на седьмой день, нашли мы табун конский, а там доискались и кочевья. Мы сказались татарами, будто бежавшими давно из России, и что едем теперь назад, проведать, можно ли нам воротиться по манифесту. Нас накормили, старшина принял нас хорошо, поверил во всем и обещал помощи. Мы отдали ему пару измученных коней ханских и оружие свое, чтобы он отправил нас, с вожатым и с харчами своими, до линии. До русской границы; все было слажено, как вдруг нелегкая принесла в кочевье это двух киргизов, — одного звали Култай – которые бывали в Хиве, видели и знали меня.
Култай сперва стал уговаривать хозяина моего представить нас в Хиву, обещая больших наград от хана, а как тот не соглашался, то у них дело дошло до ссоры и драки, и Култай, стращая старшину, что хан велит его казнить, отнял нас и стал советоваться с товарищем своим, что делать:
— Если, — говорили они, — отведем их в Хиву, так, того гляди, от русских нам достанется, потому что мы близко границ русских кочуем; а коли отпустим их в Россию – узнает хан и сгубит нас. – Поэтому они и решили: убить нас тайком, чтобы никто об этом не знал, и сказать и хану, и русским, что мы бежали от них дорогой, а куда девались – неизвестно. Поэтому завязался опять между всеми киргизами спор; наконец все будто согласились везти нас в Россию, поехали и взяли нас с собой.
Отъехав верст 20, они стали раздевать нас и обирать и уж раздели до нага, как опять завязался спор и начали они друг друга стращать: покричав и пошумев, велели, однако, нам одеться и поехать дальше. Я во все время кричал и бранился с ними, говоря, что это им даром не пройдет, что уж доберутся до них казаки наши, если они нас убьют. За бойкость эту они меня больше боялись и за мною присматривали; мне мудрено было уйти; а Рязанову. Как смирному человеку, они верили и об нем меньше заботились. Вот я и шепнул ему:
— Беги ночью, здесь кочевья по близости есть, да в первом становище и расскажи все; тут недалече до границы, так здешние киргизы побоятся и заступятся за нас.
Рязанова нагнали и поймали, но он успел повидаться со сторонними киргизами, которые пустились с этою вестью к своему старшине. Между тем мучители наши, чтобы уйти от погони, вдруг решились везти нас опять назад, в Хиву. Но старшина султана уже узнав об нас и поимщики наши струсили; подумав, они опять воротились и повезли нас сами в Россию, рассчитав, что выгоднее получить там за нас награду, чем уступить нас старшине. Но гонцы султанские все-таки нагнали нас и привели к нему. Он содержал нас дня два хорошо, а потом отправил в Оренбург.