§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Отцовский суд

Такое ж странное дело, как рассказали мы о дяде с племянником, было в Олонецкой губернии промеж отца и сына. Бог и царь простили старика, а суд и мир оправдали.
Старика этого звали Сидором и было у него четверо сыновей. Второй сын, Иван, с малых лет от рук отбился. Бывало какая беда ни случится на деревне, то уж так и знают, что это Сидоров Ванька. Парню всего годов восемь было, когда ни собаке смирной, ни поросенку, ни овце, ни птице дворовой от него спуску и проходу не было: камнем, так камнем, дубиной, так дубиной – почем ни попало, так и душит. Раза два было его собака загрызла, которая не стерпела побоев его, так что насилу отняли; секли его, почитай день за день; отец бедный не наплачется, не наплатится за проказы Ваньки – а все не уймет. Одним, бывало, только и возьмет, как засадит его на неделю под замок, в подклет; а как выпустит, так и новые проказы.
Когда Ванька подрос, поумнеть не поумнел, а вошел во все года, так не стало житья от него никому, и все люди проклинали его и боялись, как злодея. Не пройдет он мимо девки либо молодки, чтоб ее не обидеть; а муж, либо брат, либо сторонний добрый человек вступится, так он тотчас и на кулаки и, пожалуй, на нож готов. Не было на деревне ни парня, ни мужика, ни бабы, чтобы Ванька не дал им какого бранного прозвища; на кого за что осерчает, так уж ночи спать не станет, а где-нибудь подстережет, да из-за угла ошеломить – и поди, ищи на нем. А как раз мужик поймал его у себя в клети, да связали его, да привели с поличным и наказали больно, то он ночью забрался на двор к этому крестьянину, да скотину у него хуже волка перепортил: пересек у двух коров топором поджилки – и пропали коровы, скорее их прирезали.
Терпел мир долго, жалеючи отца Иванова, старика Сидора, да уж не стало силы, ни терпенья. Стали говорить в голос, что так ли, сяк ли, а сбыть его надо. Посадили в колодку, поклонились начальству – да мирским приговором и сдали его в солдаты – тогда только, и отдохнули.
Прошло года с полтора, как вдруг у одного мужика, который в те поры больше всех стоял перед миром на том, чтобы сдать Ваньку в солдаты, как у этого мужика загорелось ночью на задах. Погорел мужик, а с ним еще и соседи, и никто не мог догадаться, отчего бы могло загореться в нежилой клети. Всю ночь народ остался на ногах, и прошла другая молва, что кто-то видел на пожаре Ваньку Сидорова. Кто видал, где видал, стали допытываться – и нашли человека, который говорит, что точно видел. Испугались мужички мои на смерть, благодарят старика Сидора за такое сокровище, такого сына – и ума не приложат, как тут быть.
Прошло дня два – приходит пастух вечером домой, пригнав стадо, да и говорит, что выходил к нему из лесу Ванька, взял у него хлеба, да наказывал приносить еще: коли принесешь, так не трону ни тебя, ни скотины; а не принесешь – тебя убью и всю скотину перепорчу. А на деревне, говорит, скажи, чтоб не трогали меня и не искали, не то сожгу всех, как сжег того, кто меня выдал. Пусть всяк себя знает и бережет; пусть высылают мне только хлеба с тобою, да не замают меня, так и я их не трону.
Перекрестились мужички, и головы повесили. Почесав затылки, поплакавшись на это наказание, да натолковавшись досыта, стали однако высылать Ваньке хлеба с пастухом, чтоб не сжег деревни. Так Ванька себе и жил сколько-то времени, этой деревни не трогал, а воровал по сторонам. Прослышал, однако, об нем исправник, приехал, расспросил обо всем, как и что было, собрал народ, да и посадил засаду около того места, где указал пастух. Ванька вышел за хлебом – оглянулся, осмотрелся – никого не видать; подошел, да стал говорить с пастухом – а тут народ с двух сторон выскочил на него и окружили. У Ваньки нож в руках и дрягалка; однако, не споро стало ему бороться супротив миру, и его скрутили.
Сдали Ваньку опять с рук и перевели дух; — все стало смирно, спокойно, да только опять не на долго. Опять прошла молва – и Бог весть, отколь она взялась – что Ванька тут; и вся деревня так и взвыла волком. Не прошло трех дней, как сгорел тот мужик, который перелобанил Ваньку, когда его брали. С пастухом принуждены посылать еще двоих дюжих мужиков с дубинками, а один боится идти, да и то со страхом пасли стадо и не смели уснуть. Так ходили они целую неделю, сам третей, да отдыхали на открытом месте, посменно.
Немного погодя, Ванька еще было поджег старосту, да спасибо, скоро захватили. Сбил с ног весь народ – не то караулить, не то работать – не стало мочи совсем. Вот пастухи, распустив стадо по лесу, разошлись врознь искать скотину; глядь – один из них и стал носом к носу с Ванькой. Опешил пастух так, что снял шапку, ровно перед исправником, да и стоит.
— Не бойсь, — сказал Ванька, — дай хлеба! – тот отдал весь, сколько было. – Послушай, — сказал Ванька, — чай вам надоела такая жизнь – да мне, признаться, надокучила; несподручно вам со мной воевать. Скажи ж ты своим старикам, и скажи всем, коли хотят мириться со мной, так мириться – да только чур без обману: я прятаться не стану, пусть ловят, коли хотят, да уж за то, как ворочусь в третий раз, так попомнят они мое слово: всех выжгу и перережу!
Опять пошло Ваньке житье: народ испугался, и уж такой страх напал, что никто на него руку не подымет. Нашлись и такие, что из боязни давали ему знать, когда выедет исправник; так, что этот бился, бился – ничего не сделает; соберется народ, пройдет облавой по лесу – а Ванька, ровно заговоренный какой, тут же между понятым пройдет, и никто его не видит. Хлеба надо – вынесут; а по ночам смело и сам приходил в деревню, подойдет к любой избе, стукнет в окно, ему и подадут, чего хочет, напоят и накормят, только отойди с миром. А между тем стал он все смелее да смелее грабить по дорогам. Все знают, что это Иван, а никого нет, чтобы к нему приступиться. Между тем бедному старику Сидору не было житья от проклятий. Ты-де породил, тебе и держать его в руках; а не учил, пока поперек лавочки лежал, так когда вовсю вдоль вытянулся – не научишь.
Наехал опять исправник, потому что Иван проезжего купца ограбил, и от начальства пошли строгие приказания, чтоб хоть живого, хоть мертвого, достать его; вот исправник созвал стариков, толковал с ними долго – те не знают, как и быть.
— Нам, батюшка, с домами, да скотом, да с детьми, от него не в лес уйти – мы у него в руках, завсегда. Два раза сдавали мы его вам на руки – кто за третий поручится? А он, откуда ни уйдет, опять здесь будет. Коли порешить его на месте – так, чай, ни у кого рука не дрогнет; а нет, так власть ваша: не знаем как и быть.
Тогда исправник позвал отца Иванова, Сидора, и стал говорить с ним глаз на глаз:
— Как хочешь, старик, терпеть нельзя больше никому; а взяться за дело это, кроме тебя, некому. На родного отца он руки не подымет; ты вперед, другие за тобой – долго ли еще этому греху быть?
Старик Сидор подумал, покачал головой, — и прошибла его слеза.
— Не пожалеет он, сударь, отца, — сказал Сидор, — коли дело на то пойдет, я его знаю. Ну, да уж что будет, то будет – пусть на меня падет грех – только молчите, не сказывайте никому.
На летнего Ивана, рано утром, Ванька подкрался к деревне, осмотрелся и подошел прямо к отцовской избе. Стукнул он в оконце, отошел посреди улицы и оглядывался, чтоб не захватили его врасплох, зная, что опять недавно наезжал исправник. Отец выглянул:
— Что скажешь?
— Когда-то я в этот день был именинник, — молвил Иван, — и сам тяжело вздохнул, — так вот я и пришел, не накормите ли чем, ради праздника: приелся мне что-то сухой хлеб.
Отец поглядел на него молча:
— Поди, сказал он, — садись, да поешь.
— Я в избу не пойду, — отвечал Иван, — нашему брату там не место; а коли будет милость твоя, так вынеси на задворки – я там поколе побуду.
Отец вынес ему на лужайку вина и пирог; Иван, не веря и родному отцу, стоял поодаль и говорит:
— Поставь тут, пожалуйста, да ступай с Богом в избу. — Отец ушел, а он принялся есть.
Сидор пришел в избу, стал против ружья своего, которое висело на стене, и долго на него глядел; потом стал припоминать, как он не так давно еще убил из него бешеного волка; перекрестившись молча, старик снял ружье со стены, осмотрел, исправно ли оно. Взял его под полу, вышел в задние ворота на лужайку и пошел твердым шагом прямо на разбойника.
Ванька перестал есть – сидит смирно и глядит, будто ждет, что-то будет. Отец подошел и, выстрелив в упор, убил сына на месте. Сделав это, Сидор закинул ружье свое в озеро, пошел и сам объявил об этом начальству.
Суд оправдал Сидора, а мир, при повальном обыске, сказал в голос, что принимает грех и ответ на свою душу.