§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Сын и приемыш
Марко был мужичок не то чтобы здобный, разбогатеть ему было не с чего, но и не бобыль, а так, средней руки; доставало его на поземельный оброк, и на мирские и другие повинности, и недоимка за ним не стояла; доставало его на домашние расходы, на хозяйство – но лишков больших не оставалось, а сходились исправно концы с концами. Но Марко был мужик богобоязненный и добросердный, почему его крестьяне любили и уважали.
Вот раз как-то хозяйка Марка пошла на заре по воду; только было отворила дверь да переступила порог, так и ахнула: стоит перед порогом лукошечко, накрыто оно тряпицей, а под тряпицей что-то визжит, не то человечьим голосом, не то молодым зайчонком.
— С нами крестная сила, — закричала Устинья, — Марко! А Марко! Поди-ка сюда – да выдь же, говорю, скорее! Ах Господи Боже мой! Тут гляди-ка что…
Марко вышел, посмотрел:
— Ну что ж, — говорит, — Бог дал прибыль; стало быть люди нас добрыми людьми почитают, коли принесли его под наш порог; что ж – не оставим. Сколько сил наших хватит, вспоим, вскормим и добру научим, сколько сами знаем. Нам дал Бог одного только, и тому всего два годишка – так вот и другой будет; и это наш все равно.
Говоря это, Марко приподнял уже ветошку и увидал, что под нею лежал, на соломке да на такой же ветошке, новорожденный младенец, голенький, как мать родила, и без креста на шее.
— Ну, — продолжал Марко, — да это же еще и Богдан, — как называют мужских младенцев до крещения, — будет ли жив, нет ли – Господь знает, а некрещенному умереть не дадим. Так вот что, Устинья, берись-ка за дело, этого мы не разумеем – неси его в избу, перекрестивши, да напой его из рожочка, что ли – а я пойду заявить сотскому, да к попу схожу.
Дня через три приехал становой, спрашивал соседей и других людей, не видал, не слыхал ли кто, не знает ли чей это младенец? Никто не знал; думали даже, не из другой ли деревни, кто его принес – а тут никого не было такого на примете. Словом, покончили следствие, отца матери младенцу не нашлось. Марко с Устиньей объявили, что берут приемыша, коли Бог послал, и тем дело кончилось. При крещении назвали приемыша или подкидыша Иваном, приписали его в посемейных списках к семье Марка, и рос он вместе с Андреем, подным сыном Марка, все равно как и родной сын.
Прошло ни много, ни мало времени, а ровно двадцать лет. Состарился маленько марко, стал у него наростать горбок; и Устинья не помолодела; сын Андрей вырос молодцом, прямой и рослый парень, и стал отец уж подумывать, как бы его женить. Иванушка также вырос, но не вышел ни ростом, ни дородством; мозглявенький, а притом коротыш такой, что не больше бороноволока. Однако. В работе у Марка стало по спорее; четыре руки прибыло, а малый почти тоже съест, что и великий.
Но вот в чем дело: объявлен рекрутский набор; царю солдаты нужны, чтоб оберегали царство и мирных обывателей его – и на сходке в приказе, а где мир, и старшины рассчитывали очереди. Маркино семейство попало на очередь, в коренные.
— Как так, — сказал Марко, который и во сне этого не видал, — как так? Ведь, чай, я один, да уж и немолод, и сын у меня один же, а Ванюха ведь чужой; неужто очередь будет за двойниками?
Марко показали учетный рекрутский список и растолковали дело: тебе. Говорят, еще далеко до 60-ти годов, стало быть ты, по рекрутскому счету работник; сыну твоему 22 года – стало быть он и работник. И в ставку идет; а приемыш – все одно, что сын, он приписан к твоему семейству и стоит под одним номером; ему 20 лет; вот вы и выходите тройники, а сложность годов ваших 42, так ваше место по учетному списку в первых тройниках, промежду Семена Парамонова и Григорья Мухина.
Поглядел Марко, еще потолковал со старшинами и с писарем – видать что все ладно тут, ни в чем обиды нет, да только он не считал и не считает себя в тройниках; должно быть, говорит, мы двойники; я да сын, а Иванушка чужой. Подожду Управляющего, подумал он, что тот скажет.
Приехал и управляющий, усчитывать очереди на месте – и Марко к нему.
— Я, батюшка, не с просьбою ни на кого к тебе, — сказал он, — а спроситься правды: как же это нас на очередь поставили, а дело наше вот таки так.
Управляющий выслушал его, пересмотрел список и сказал, что тут вся правда и без того наружу; родственники и приемыши, принятые в дом, зачисляются под одним номером и семья Марко считается тройниковым.
— Как же быть. Батюшка, — сказал Марко, — приемыш-то мой, Иван, короток, он под меру не подойдет, хоть не води; стало быть сыну моему придется идти?
— Если приемыша не примут, как младшего. – сказал управляющий, — так хоть бы мне довелось с тобою поплакать, старик, а пособить не могу; не дано мне воли и власти на это: пойдет сын. – Марко покачал головою и почесал затылок.
— Да неужто я на то принял его, — сказал он, — чтоб за него сына в солдаты поставить?
— А неужто ты, Марко, сделав угодное Богу и людям дело, станешь теперь об этом жалеть?
— Нет, — отвечал Марко, подумав немного, — жалеть не стану, избави Бог, грешно… Нет, коли так, то пусть будет, что Богу угодно… служит Царю и не один сын мой… власть Господня!
Сказав это, Марко пошел домой, угомонил жену и велел сыну готовиться без большого плачу.
— Этим, – сказал он, — воли Божьей не уймешь. Смотри ж, Иванушка, — прибавил он, — когда сдал сына на руки отдатчикам, смотри, будь ты у меня теперь сыном родным и за себя, и за него!