§ Черкесский пленник
а абазинском берегу Черного моря, на речке Гостагай, стоял отряд наш, и при бивачном огне сидели офицеры с одним из заложников, с горским князьком Убыхом. В беседе сказал он:
– Я вам расскажу быль про русского матроса, Ивана, которая стоит того, чтобы вы ее послушали.
Кажется, в 1832 году, – мне было тогда лет четырнадцать, – в январе, поджидали мы молодецкую (то есть воровскую) турецкую кочерму из Требизонда. Кочерма – это небольшое парусное суденышко, на котором подвозили нам, когда удастся уйти от вас, порох, оружие, одежду.
Мы сидели на взморье, зная урочный день, ждали – нет ни паруса, и только дельфины резво играют вдоль берегов, к непогоде. С полудня ветер разыгрался так, что у нас стало сердце щемить за бедных земляков, которых чаяли в море.
К вечеру мы вдруг увидели по окраине моря парус. Все с криком вскочили с места. Судно быстро бежало прямо на берег, но рыскало в ту и другую сторону. Вскоре мы, не веря своему счастью, узнали в нем русский транспорт, который, разбитый и обломанный, мчался по ветру и волнам на берег. Его тут же выкинуло на косу и стало окачивать волной.
– На добычу! – закричали наши и бросились в камыши, к лодкам.
Отец мой швырнул меня за ворот на лодку, сказав:
– Вот тебе, первоученка, промысел; иди да учись!
Сам он сел на кормовое весло. Несколько других лодок, с вооруженным народом, спущены были за нами.
Зная, что им не ожидать пощады, русские встретили нас залпом; но мудрено погибающему бороться еще с неприятелем!
Лодки наши, пуская град пуль, облепили судно, джигиты бросились в шашки и вмиг перерезали всех, кто не сдался, а нескольких захватили живьем. Отец мой, не поспев по дряхлости за молодцами на судно, увидал вдруг матроса в воде, вплоть у нашей лодки. Отец мой обрадовался поживе этой и подал ему весло. Матрос ловко выхватил его из рук и, взмахнув им, ударил старика так сильно в голову, что тот свалился с ног. Но матросу некуда было деваться. Он долго бился на месте, покуда отец мой не втащил пленника, почти без памяти, в лодку.
Всю ночь лодки наши занимались свозом на берег с судна пороха, железа, медных вещей, харчей – всего, что можно было добыть. Со светом пришел пароход на помощь судну. Забрав, что успели свезти, в том числе и пленника своего, мы ушли с берега в горы.
Этого пленника, по обычаю, мы назвали Иваном. Сперва, как у нас всегда водится, житье ему было тяжкое и держали его строго. Много было ему обид и побоев, особенно от старух наших.
Помаленьку мы привыкли к нему, а он к нам. За безответное терпение его, за то, что был работящий и смирный человек, отец стал держать его лучше и даже полюбил, хотя и не совсем верил ему, пальца в рот не клал.
Через несколько времени отец мой сам пустился вместе со старым требизондским плавателем в торговлю с турками. Повез туда от нас девок, которых турки покупают себе в жены, на товар и на деньги.
Обласкав Ивана, отец мой поставил его кормчим на свою кочерму, веря уменью его править в море. Сходили они туда благополучно и уже летели под парусом и при попутном ветре домой. Зыбь ходила горами. Я был с ними. Помню, что нас сильно бросало и качало.
Иван стоял на руле и напевал свои песни. Мы дремали. Долго смотрел он все в одно место и сказал:
– Судно идет.
Отец мой вскочил: слово это испугало его. Все засуетились. Какое судно? Не русское ли? Нас всего на кочерме было семь человек, одно ядро могло затопить всех.
– Кажется, – сказал отец, глядя тревожно то на судно, то на Ивана, – кажется, нас увидели – как будто на нас держат!
– Ты спал, – отвечал Иван спокойно, – так и проспал; с полчаса уже, как оно идет за нами в погоню.
Отец мой вскочил: слово это испугало его. Все засуетились. Какое судно? Не русское ли? Нас всего на кочерме было семь человек, одно ядро могло затопить всех.
– Кажется, – сказал отец, глядя тревожно то на судно, то на Ивана, – кажется, нас увидели – как будто на нас держат!
– Ты спал, – отвечал Иван спокойно, – так и проспал; с полчаса уже, как оно идет за нами в погоню.
– Что ж, – спросил отец, – неужто нам плохо – неужто оно догонит нас?
– Догонит, – отвечал Иван не смущаясь.
– А во сколько времени добежим до своей бухты?
– В полчаса, чай, добежать можно: близко.
– А судно, Иван, оно во сколько времени нас догонит?
– Скоро, – сказал Иван, не глядя на него.
– Что скоро? А как скоро? Во сколько времени?
– Да прежде получаса догонит.
– Лжешь, собака!
– А может статься, я и солгал, потому что оно в четверть часа на нас насядет.
Старик вскочил с места и люто ухватился за весло; все мы сделали то же и принялись грести во всё плечо. Но судно все подходило ближе: мы ясно распознавали пушки и столпившихся на носу людей.
Иван, поглядев хорошенько, сказал:
– Хозяин, а узнал ли ты судно это?
Все мы стали всматриваться и узнали, что это был тот же самый транспорт, который мы разграбили, вырезав команду, и с которого был наш Иван
– Иван, – закричал отец мой, бросив весло и уставив дуло винтовки своей на грудь пленника, – если ты хоть на волос чем сфалынишь, если только чуть что замечу – убью наповал и выкину, как пса!
– Пожалуй, убей, – отвечал тот. – Не находка мне житье у вас. Да чем и как я тебя укрою от русской картечи? Вот она, чай, скоро брызнет. Становись сам на руль, а мне дай весло – да и делай, что знаешь.
– Держи прямо на отмели! – закричал отец. – Ты знаешь выходы между каменьев; держи туда!
– Держу, – сказал Иван, круто спускаясь по ветру, на бурун, – но картечь и туда достанет.
Вслед за тем дым всклубился под носом судна, и ядро, прошипев над нами, упало недалеко впереди и пошло прыжками бороздить море. Мы гребли во все лопатки, а с транспорта скинули уже гребные суда в погоню. Они вскоре стали нагонять нас и обсыпали картечью. Но разгульная зыбь мешала верному прицелу. Мы думали, что уже вовсе ушли; мы уж приставали к берегу, как продольный по нас выстрел вышиб руль и убил наповал трех человек, в том числе старшего брата моего, Неифтали. Отец мой взревел – так сердце в нем закипело от жалости и злобы – и поклялся отмстить за смерть любимого сына.
Земляки наши, выбежавшие берегом навстречу, кинулись в бурун, подхватили и вытащили на себе кочерму. Транспорт, послав несколько ядер за нами, отозвал шлюпки свои и, вошедши в бухту ближайшего русского укрепления, стал там на якорь.
В полночь отец меня разбудил.
– Вставай, смерть брата твоего просит русской крови. Кровь за кровь, сказал пророк наш. Я стар, руки мои дрожат, но на это меня станет; я все придумал и уладил. Идем!
Мы вынесли на берег огромный ящик с порохом, на котором приделан был фонарь. Лодка была готова, в ней четыре горца и наш Иван. Поставив в нее ящик, мы подняли паруса. Ночь была очень темна, и мы вскоре подошли довольно близко к русскому транспорту, с наветру.
– Иван, – сказал отец мой, – братья твои отняли у меня сына – отняли полвека и полсчастья. Я бы мог зарезать за это тебя, но я лучше придумал: ты, сам же ты отмстишь им за моего сына.
Знаешь ли, что я придумал?
– Нет, не знаю, – сказал Иван спокойно.
– Гляди, – сказал старик шепотом, – в этом ящике четырнадцать пудов пороху – вашего русского пороху, с этого же судна; на нем фонарь, в фонаре фитиль, который проходит насквозь. Ночь темна и непогодлива. Мы еще немного подойдем к судну, и я тебя заставлю зажечь фитиль этот и пустить ящик по воде; его тотчас же прибьет к судну. Готовься!
Все мы зазевались при этой беседе, как вдруг свежий удар ветра сильно накренил лодку. В тревогу эту наш Иван кинулся, как будто к парусам, и никто не успел оглянуться впотьмах, как топор глухо застучал в руках его и он только закричал:
– Да здравствуют мои отцы командиры и братья мои!
В один миг всадили в него четыре кинжала, но уже было поздно: лодка была прорублена, вся наполнилась водой и тонула. На крик этот подоспела шлюпка от транспорта и спасла меня одного. Отец же мой и четыре товарища его потонули молча: их голосу никто не слыхал…
Офицеры стали спрашивать князька Убыха, как называли транспорт этот, как звали Ивана? Но он отвечал, что не знает.
– Помню только, что на плечах у Ивана, – сказал он, – то есть на погонах, была ваша русская тамга, вот такая. – И вычертил кинжалом «35».