§ Бриг «Меркурий»
турецкую войну 1829 года флот наш стоял у турецкого города Сизополя[19], на север от Босфора (Цареградского пролива), выжидая турецкого флота, который по временам только нос выказывал из Босфора и тотчас опять уходил назад. Для подстережения его и чтобы тотчас дать о том знать флоту, послано было по направлению к проливу несколько легких судов, с тем чтобы они, при выходе турок, дали о том знать адмиралу сигналами, передавая их друг другу. С рассветом 15 мая в виду флота показался фрегат «Штандарт»; в девять часов уведомил он сигналом, что неприятель вышел в море; а так как в это время заштилело, то с фрегата отправлен был офицер на гребном судне, который донес: «Утром накануне три опознавательных судна наши подошли на тринадцать миль к проливу и встретили турецкий флот, в числе восемнадцать кораблей; завидя крейсера, враг пустился за нами в погоню, и два корабля его, как видно, лучшие ходоки, стали приметно сближаться с нами. Старший командир фрегата сделал сигнал: „Всякому взять тот курс, при котором у него лучший ход“; но бриг „Меркурий“, отстав от прочих, был настигнут кораблями, кои открыли по нем огонь. Флот наш в возможной скорости снялся с якоря и пошел к Босфору. К пяти часам вечера бриг „Меркурий“ встретил флот и вскоре к нему примкну. Наружный вид брига показывал, какую битву он выдержал. Корпус, мачты, паруса – все было избито ядрами. Командир, капитан-лейтенант Казарский, таким образом донес о подвиге своем: «Когда турецкий флот пустился в погоню за нашими двумя бригами и фрегатом, то „Меркурий“ лег в полветра, почти прямо прочь от неприятеля. Но два турецких корабля, стодесятипушечный, под флагом капудан-паши, и семидесятичетырехпушечный, под адмиральским флагом, приметно настигали бриг и к двум часам пополудни были от него не далее полутора пушечных выстрелов. В это время ветер стих, и ход кораблей уменьшился; бриг выкинул весла в надежде удержаться до ночи вне выстрела; но через полчаса ветер опять посвежел, корабли стали приближаться и открыли пальбу из носовых пушек».
Видя, что некуда деваться и что нет надежды уйти от непосильного боя, Казарский собрал военный совет из всех наличных офицеров. Штурман, поручик Прокофьев, как младший должен был первый подать голос. Он сказал: «Так как уйти нельзя, разбить неприятеля нельзя, то само собою разумеется, что надо драться до последней возможности, а на конец привалиться к неприятельскому кораблю и взорваться с ним вместе на воздух».
Это мнение принято было всеми в один голос, и потому положено: драться, покуда не будет сбит весь рангоут или не откроется сильная течь и покуда есть кому служить у пушек; а затем свалиться с неприятелем и подорваться. Кто из офицеров останется в живых, тот должен был зажечь крюйт-камеру; для этого положен был на люк заряженный пистолет.
Если рассудить, что на бриге было всего восемнадцать пушек малого калибра, а неприятель напирал со ста восьмьюдесятью четырьмя пушками большого калибра, то подумаешь, что слышишь сказку; но быль наша еще не кончена, а что ни дальше, то будет лучше.
Казарский объявил коротко команде, чего требует честь русского флага; и команда вся отвечала: «Рады славному бою, рады честной смерти!»
Уверившись таким образом во всех подчиненных своих, Казарский сказал: «Теперь нам ничего не страшно, а мы неприятелю страшны. Шабаш! Убирай весла! Обрубить стропы и тали и сбросить в море ялик с кормы, чтобы не мешал пальбе из кормовых пушек! Люди по пушкам!»
Стопушечный корабль стал догонять бриг, чтобы дать по нему залп; «Меркурий» не дал кормы своей в обиду. С полчаса еще он кой-как увертывался, так что корабли стреляли по нему только из носовых орудий; но затем оба корабля настигли его, разошлись несколько и поставили его в два огня. Каждый из кораблей дал по два залпа, а затем с корабля капудан-паши, подошедшего очень близко, закричали по-русски: «Сдавайся и убирай паруса!» «Меркурий» отвечал на это залпом всей артиллерии своей, всех восемнадцати пушек, громким «ура» и дружным ружейным огнем.
Тогда оба корабля придвинулись немного к корме брига и открыли по нему жестокий огонь. Бриг было загорелся, но пожар вскоре потушили. Бриг во все время отстреливался так, будто нашел неприятеля по силам, стараясь только уклоняться от продольных выстрелов.
Время шло, команда на «Меркурии» увидела, что под турецкими ядрами еще пожить можно; много было перебито, да не столько, как бы следовало ожидать, – один путный залп со стопушечного корабля должен бы пустить бриг ко дну. «Меркурий» приободрился, а какое-то счастливое или роковое ядро его серьезно повредило снасти стопушечного корабля. Турок закрепил и лег в дрейф. И на прощание послал бригу последний залп всем бортом.
Таким образом «Меркурий» избавился от одного неприятеля, но другой сидел у него чуть не на корме. Переменяя галсы под кормой брига, корабль бил его беспощадно в корму, чего уже никак нельзя было избегнуть. «Меркурий» продолжал свое – око за око и зуб за зуб; и опять нашлось роковое ядро, которое перебило у турка мачту.
В половине шестого и этот корабль, вынужденный убрать часть парусов, а может быть, опасаясь также, чтобы не напороться одному на засаду в чистом море, лег в дрейф.
Три часа длилось сражение это, в котором, конечно, никто из наших не чаял спасения. На бриге всего было убитых четверо, раненых шестеро; пробоин: в корпусе двадцать две, в рангоуте шестнадцать, в такелаже сто сорок восемь, в парусах сто тридцать три; сверх того, разбиты гребные суда и подбита одна пушка.
Об этом деле писал один из штурманов турецкого адмиральского корабля письмо, из которого мы выписываем следующее:
«Во вторник со светом мы приметили три русских судна: фрегат и два брига. Мы погнались за ними, но могли догнать один только бриг, в три часа пополудни. Корабль капудан-паши и наш открыли сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное: мы не могли его заставить сдаться! Он дрался, отступая и увертываясь, с таким искусством, что – стыдно сказать – мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Он, верно, потерял половину своей команды, потому что был одно время от нас не далее пистолетного выстрела; но капудан-паша прекратил сражение еще часом ранее нас и сигналом приказал нам сделать то же. Бывший на корабле нашем русский пленник сказал нам, что капитан этого брига никогда не сдастся, а скорее взорвется на воздух. Коли в древние и новые времена были подвиги храбрости, то, конечно, этот случай должен затмить все. Имя героя достойно быть написано золотом на храме славы: это капитан-лейтенант Александр Иванович Казарский, а бриг – „Меркурий“».
Пусть же такое свидетельство самого неприятеля передаст потомству достойную славу Казарского и всех его сподвижников. Чтобы увековечить память геройского подвига, государь Николай I повелел каждому из всех бывших на бриге офицеров принять в родовой дворянский герб свой пистолет, которым они решились взорвать на воздух бриг в случае последней крайности. Кроме того, было решено, чтобы бриг «Меркурий» оставался на вечные времена во флоте, а потому коль скоро он придет в ветхость, то строить по тому же чертежу другой и переносить на него флаг, «дабы память знаменитых заслуг, – сказано в указе, – переходя из рода в вечные времена, служила примером потомству».
Александр Иванович Казарский скончался в 1833 году, 36 лет от роду, в Николаеве. Офицеры Черноморского флота поставили ему памятник в Севастополе, на мысе, при самом входе в порт.