§ Два-сорока бывальщинок для крестьян. Вор

— Вот сторона, — сказал пономарь, вошедши в избу свою, в которой сидело несколько гостей, — вот сторонка! У меня ночью с тележонки колесо сняли! Вот уж не дрогнула бы рука эдакого мошенника повесить на первой осине, на проклятом дереве, как окаянного.

         — Оно правда, — сказал старик с почетной бородкой, — оно правда, что воровство ремесло больно плохое и ворам спускать нечего; однако, сватушка, не торопись и вешать; повесишь – не сымешь. Вор вору рознь.

         — Как так? – спросил пономарь, — спасибо, что я ему скажу, что он у меня, мошенник эдакой сущий, украл колесо? За нечестивых, сватушка, не заступайся; украл, так украл, и на осину его! Почему так вор вору рознь?

         — А вот как, сватушка, примером сказать, коли вор твой, что снял у тебя колесо с телеги, надел его на свою телегу, по нужде, да на нем уехал – так это одно дело; коли он продал его, да купил хлеба, не поевши наперед сутки – так это опять другое; а коли он пропил его, отдал за стакан вина – так это третье. А еще, сват, ведь и это не одно, наткнулся ли воришка твой на этот грех, или затем пошел; в первый ли раз его попутало, аль ему уж дело бывалое, привычное!

         — Правда, — сказал другой гость, — ведь убить человека – не штука, не колесо украсть; да и то не ровен час, не ровен случай. Вот сказывают бывальщину: какой-то курский вор стал грабить хохла, подсидев его на большой дороге; хохол бедняк так оробел, что не смог и противиться, ни оборониться; курянин повалил мужика, прижал коленом, да выхватив нож, кощунствуя, сказал: Господи благослови сорокового! Как хохол мой услышал это, так  откуда у него со страху прыть взялась, выхватил у разбойника нож, вывернулся из-под него, да замахнувшись наотмашь тычком: Господи благослови. первого и последнего!

         — Это иное дело, — сказал пономарь, — известно для спасения живота своего, каждая тварь посягательствует; за это и Бог простит; а вору всякая наука поделом, вор идет на то, чтоб человека обидеть, вопреки законов Божеских. Сказано: не укради; вор всяческое разорение чинит и не кается; злобствует противу рода человеческого; горбатого исправит могила, а вора петля, да осиновый сук.

         — Постой же, сватушко, — остановил его первый, — не о колесе твоем речь; кто его украл, может статься и стоит того, что ты ему сулишь; однако ты выслушай и мою бывальщинку – у нас за спором дело стало. Жил был богатый мужик;что ему делать? Всего вдоволь так, что в избе и чулане тесно всему добру; он пристроил клеть, да туда и сложил все залишнее. Богатому не спится, богатый вора боится; так и наш мужичок: нет-нет. Да и выглянет опять ночью на двор, чтоб изъяну не было. Вот раз и вышел он, а темь такая, что хоть глаз выколи, — вышел и стал прислушиваться. Словно кто прошел под клетью, словно солома под ногами прошелестела. Притаив дух, хозяин мой пошел красться, словно под волка. Добравшись до клети, он стал выглядывать из-за угла, ан кто-то глядит и на него, из-за другого угла. Хозяин откачнулся за угол, подумал, опять выглянул – и тот себе тоже, да опять на него глядит. Проиграв эдак в переглядушки, вор стал посмелее, высунулся на половину: а хозяин себе тоже, и глядят друг другу прям в глаза.

         — Что, брат, — спросил вор шепотом, — и ты никак на промысел вышел?

         — Нешто, земляк, как видишь.

         — Так пойдем, брат, вместе; и добыча, и грех, и горе – все пополам.

         — Ладно, пойдем; так куда же?

         — Да, я, брат и сам не знаю; мое дело признаться, новое, небывалое, в первый раз вышел: и страшно, да нечего делать – нужда. Давай, вот ломать клеть, мужик, говорят, богатый – что-нибудь да найдем.

         Так ты впервые, подумал хозяин, — погоди ж, я тебя отважу, чтоб вперед не ходил.

         — Пожалуй, давай, да чем ломать? Есть у тебя что?

         — Нету брат, ничего…

         Плохой же ты вор, подумал хозяин.

         — Так погоди-ка, чем ломать, лучше попытаем отпереть, я позапасливее тебя, у меня есть отмычка. Сам достал из-за пояса ключ и отомкнул клеть. Вошли.

         — Вот, — говорит хозяин, — сундук; ломай! – А сам пошел в сторону, пошарить топора, либо безмена, чтоб окрестить им вора.

         — Бог с ним, с сундуком, — сказал тот, — мне бы вот хлебушка найти, тут, слышь, свежим хлебцом пахнет! – И пошел ощупью, потягивая носом.

         — Постой, — сказал хозяин, — не лезь; вот я нашел, — и подал ему с полки хлеб.

         Вор кинулся, ухватил коврыгу в обе руки. И давай уплетать. Хозяин поглядел на него, да и спрашивает:

         — Что ты не ужинал вчерась, что ли?

         — Какой ужин, — говорит тот, а сам знай ломает да за щеку мечет, — у меня, братишко, другие сутки, кроме воды, ничего во рту не было, отощал совсем.

         У хозяина опустилась рука с безменом и он молчал; поев немного тот перекрестился, ухватил с полки еще другой хлеб, кроме початого. Да и говорит:

         — Ну, брат, спасибо – Господь нас простит, прости и ты, а сам было пошел.

         — Что же ты, — спросил еще раз хозяин, — ведь добра тут много; хоть заберем что под руку попадется!

         — Бог с ним, с добром этим, — сказал вор, — и сам не возьму, да и тебе бы не велел. Слава Богу, что добрался я вот до хлебушка; на недельку будет с меня, и больную жену накормлю, и ребятишек; более мне ничего не надо.

         — Ну, так поди же сюда, возьми вот мешочек муки, да отнеси домой; никого не бойся, иди прямо улицей, а коли кто спросит, так скажи, что сам хозяин дал.

         — Как хозяин? Какой хозяин? – спросил испугавшись на смерть вор.

          — Да, брат, хозяин; вот он стоит перед тобой и припас было на тебя обух.

         Вор, как стоял, повалился ему в ноги:

         — Батюшка, не погуби! Двое суток не ел – видит Бог – и хворая хозяйка, и ребятишки!

         — Вставай, — сказал хозяин, — бери хлеб, бери и муку, да ступай с Богом домой: счастлив, что не позарился на другое добро, я бы тебя окрестил. Ступай с Богом, да впредь и голодный по чужим клетям не ходи!