§Шестинедельное заключение
Нынешнюю зиму корь сильно перебирает детей. Болезнь неопасная сама по себе, но иногда тяжелая по последствиям; оттого-то доктора, боясь простуды после кори. Держат детей в положенном шестинедельном заключении; многие дети оправляются в три-четыре недели и бывают здоровы на вид, но им еще не позволяют гулять и даже не выпускают их из внутренних комнат; дети скучают своим заключением и не знают, как дождаться конца срока. Так скучают изо дня в день внучатые сестрицы Саши С Мишей; их не пускают с верху; там, в низеньких детских, сидят Лиза с Зиной и не знают, как и чем укоротить срок; мать их приходит к ним раза два в день с работой, или читает им что-нибудь; навещает их также дядя Алексей Романович, который не боится кори, потому что у дочери его Али уже была корь. Как ждут девочки прихода матери или дяди!
Наверху живут они не одни с няней да меньшими сестрицами, с ними помещается их гувернантка, но от этой им мало пользы. Во время болезни она не считает своим делом ухаживать за больными, в еще менее забавлять и занимать выздоравливающих – она не знает, куда ей самой деваться со своею скукой. Эта бедная труженица не из тех. Что с любовью, или хотя бы только с покорностью, обреклись на великий подвиг воспитания; Федосья Ивановна проводит большую часть дня в спанье или в чтении романов, она и теперь лежит на кушетке, повернувшись лицом к стене. Подросточек Зина сидит ни на что, не глядя, ничего не думая, сидит, опершись бородою на руки; десятилетняя Лиза ходит, слоняясь из угла в угол, из одной детской в другую; посмотрела она на няню, которая, сидя у качалки, штопала маленький чулочек, надев его на деревянную ложку; взглянула на маленькую Софочку, которая почти с головой ушла в лоскутный ящик, где она рылась. Скучно, подумала Лиза – и повернула в свою детскую; там все по-старому: те же ореховые кроватки с чистым бельем и с шерстяными одеяльцами, но они уже так надоели детям! Те же полочки с игрушками, но на них не хочется смотреть. Лиза пошла в комнату гувернантки: та лежала молча, – быть может спала; поодаль от нее сидела Зина и стригла бумагу, и ножницы ходили у нее вкось и вкривь, зря.
– Скучно! – прошептала Лиза, и прошла тихонько к окну; в большом запыленном зеркале промелькнула ее худенькая фигурка; девочка подошла к окну, на нем в углу примерзла куча папиросных окурков, шелухи и оческов волос; Лиза потянула оттуда высунувшуюся шпильку, но шпилька крепко примерзла.
– Барышня. Лизавета Петровна! Отойди, сударыня, от окна, простудишься, – проговорила досужая няня, заглядывая в дверь.
Лиза повернулась и побрела к ореховым ширмам, приподняла оборванную тафту и заглянула за них; там все было в обычном порядке: одна туфля лежала под кроватью, другая валялась среди пола, умывальный столик был залит водой, угольный порошок рассыпан. Полотенце брошено на пол – одним словом, и здесь все было по-старому.
– Ах, как скучно! Душечка Фанни Ивановна, что бы мне поделать? – спросила она свою гувернантку.
Но Федосья Ивановна не откликнулась.
Постояв немного над кушеткой, девочка заговорила громче прежнего:
– Что бы мне поделать? Фанни Ивановна!.. А Фанни Ивановна! Что бы мне поделать?
Гувернантка молчала. Лизино причитание становилось все более и более настойчивым.
– Ах, да отстань! – гневно закричала Федосья Ивановна, – ну займись чем-нибудь, – прибавила она несколько тише.
– Да чем же мне заняться? – чуть не плача проговорила Лиза.
– Займись тем же. Чем Зина.
– Да Зина ничем не занимается, – сказала девочка, и побрела во вторую детскую, откуда слышалось веселое щебетание Софочки. Уж хоть бы Лиля проснулась, думала Лиза, я бы покачалась с ней на креслице!
– Лизя, Лизя, сядь, я тебя налязю, – картавила Софочка, прыгая перед сестрой с лоскутком в руках: няня ее уже сидела напряженная, то есть вся обвешенная лоскутьями и вырезками. Недовольная и кислая Лиза отмахнулась от сестры.
– Няня. скучно тебе? – спросила она.
Няня выглянула из-под своего наряда, из-под вырезок и лоскутьев на девочку, посмотрела на дверь, и сердито сказала:
– Нешто я мамзель, чтобы мне скучать? Помайся-ка денно и ночно с больной, да поштопай-ка с мое, да пригляди за горничной, чтобы порядок был в комнате, так небось скуку забудешь!
Слова эти Лиза приняла на свой счет и поспешила ответить, что не умеет штопать.
– И поучиться бы не грех. Ведь вам, Лизавета Петровна, одиннадцатый годок пошел!
Сказав это, няня порылась в каком-то узелке, достала маленький чулочек и дала вязать Лизе, говоря:
– Вяжи, Лизонька. Нужды нет что пятка. – Дети обыкновенно не любят биться над пяткой чулка, но Лизе так было скучно, что она даже и этому делу обрадовалась. Вот и принялись няня с барышней взапуски работать, а Софочка бегает, роется в лоскутьях, выбирает самые лучшие и наряжает ими сестрицу, которая теперь уже не сердится и не отгоняет малютку, потому что сама занята и довольна; большая часть детских шалостей и капризов бывает от праздности. В комнате же Федосьи Ивановны все еще раздается мерное звяканье ножницами: этой забавы Зина коротает свой скучный шестинедельный срок.
Зиночка была очень запущена, как в нравственном. Так и умственном развитии; все, что ни делала она, все было ради похвалы и напоказ; услуживала ли она старшим, уступала ли что меньшим – все это делала она. Чтобы сказали ей: «Ах, какая милая девочка, какое у нее редкое сердце!». Потешить ребенка для его радости или помочь кому из одного только желания услужить, – этого бедная девочка не понимала. Все помыслы ее сосредоточивались на ней самой: это я себе выпрошу, а это отдам, за это меня наверно похвалят, думала она про себя. Училась Зина также из-за похвалы; память у нее была отличная, затверживала она уроки скоро и легко, но понять, сообразить и вывести заключение – на это у нее не доставало умения. Все знакомые дивились успехам ее в языках и звала Зину умницей; от этого детское себялюбие росло, а истинно умственное и нравственное развитие глохло.
Около часу сидит Лиза подле няни и вяжет чулочек; гладкие ряды скоро провязываются, но изнанка плохо дается: петельки упрямятся, их трудно вывертывать, иглы скрипят и ниточка отволгла, даже пот выступил на лбу у девочки. Няня заглядывает в чулок: «Эх, Лизонька, что грязи-то ты мне навязала!» – думает она, но не говорит, потому что ей жаль прилежную девочку.
– Ну вот, умница, – говорит няня вслух, – смотри сколько навязала! – Лиза весело усмехнулась и поддернула вязание на спицах; вдруг чулок полетел на пол, а сама вязея пустилась бегом навстречу дяде – она еще внизу, в коридоре, заслышала его мерную. Ровную походку!
– Здравствуйте, детки, что поделываете? – весело спросил Алексей Романович, здороваясь с детьми.
– Ничего! Ничего не делаем! Так скучно, так скучно, что просто ужас! – закричали дети, перебивая друг друга, – и елки-то у нас не было! И Сашу так давно не было, и Алю тоже!
– Что делать, надо было выдержать срок! Зато как вам теперь будет весело! Мери, Сережа и Алеша уже гуляют, у них оказалась не корь. А другая какая-то пустая сыпь. Моя Аля вчера выкупалась, и завтра собирается к Саше с Мишей…
– А мы то! – со слезами закричали девочки, – Мы-то! Нас уж не выпустят!
– Будто! – сказал дядя, посмеиваясь над вспылившими племянницами, – что же это я слышал, будто столовую велено потеплее протопить, да накрыть три лишних прибора? – дети, покраснев от радости и переглянувшись друг с другом, робко спросили:
– Дядя, это может быть для гостей?
– Не знаю, друзья, для каких именно гостей, но слышал я, что велено поставить детские приборы, да ее слышал, что дворник таскает и греет воду к вечеру, видно кого-то собираются купать.
– Дядичка, душечка! Это мы, это, наверное, нас хотят купать! – закричали дети, прыгая и мечась в необузданной радости своей. Смех. Прыгание, топот, поцелуи раздавались даже в соседних комнатах; няня, оберегая сон малютки Лили, притворила тихонечко дверь. Гувернантка охотно бы сделала тоже самое, н она решилась; она очень не жаловала старшего брата своей хозяйки, за его странный для нее обычай, никогда не восхищаться детскими успехами, не хвалить при том и наставницы; ей надоедал также его пытливый, долгий взгляд, его пустая беседа с детьми, об их играх и работах. Но всего неприятнее сделался ей Алексей Романович с тех пор, как услыхала она тайный, задушевный и настойчивый разговор старшего брата с сестрою; с тех пор Федосья Ивановна стала беспокойно оглядываться кругом, нет-ли где незанятого места воспитательницы, чувствуя, что здесь ей несдобровать.
– А, а, насля дологу! – закричала Софочка, возившаяся около карманов дяди. – насля! – кричала она, вытаскивая оттуда прекрасный апельсин.
– Ну, молодец Софа, что догадалась, а я чуть было не забыл про них, что же ты теперь станешь делать со своей находкой?
– Скусаю.
– Одна? – спросил дядя.
Софочка прижала апельсин к горлышку, пригнулась к нему щекой, подумала с минутку и весело запрыгав сказала:
– Всем дам, всем, и тебе, и Зине, и няне!
– Ну, Лиза, поищи, не найдешь-ли ты чего на свою долю, — сказал Алексей Романович.
Заслыша дядино предложение. Лиза пустилась на поиски и вытащила два апельсина, один за другим; девочки весело поблагодарили дядю и разделили их между собой.
– Я свой отнесу маме, — сказала Зина.
– И я тоже, но немножко возьму себе и Лиличке, — сказала Лиза. – Дядя, – спросила она, – ведь Лили можно кушать апельсин?
– Не знаю, дружок, об Лили спрашивай доктора, она бедняжка что-то плохо поправляется, – сказал, вздохнув Алексей Романович, и, распростясь с детьми, пошел вниз, а оттуда отправился домой, где ждала его Аля, единственное дорогое дитя его.
В первый раз приехал Алексей Романович в Москву на всю зиму; доселе он бывал здесь только наездами, но тоска по милой, незабвенной жене выжила его из деревни и привела сюда; ему нужно было освежиться от трудов и отдохнуть в родной семье; здесь жили почти все его родные: брат его Сергей Романович женился в одно время с ним. И жил с семьею постоянно в Москве. Здесь же жила единственная их сестра Марья Романовна, мать Зины и Лизы, и наконец здесь безвыездно жил задушевный друг двоюродный брат его Михаил Павлович, отец Саши и Миши. К великому утешению Алексея Романовича, недавно приехала в Москву и старушка тетка, – общая их воспитательница; ее любили племянники как мать, и как с любимой матерью делилась радостью и горем.
– Какая-то у меня бабушка? – спрашивала Аля у отца.
– А вот, как выздоровеешь, так к ней к первой повезу тебя.
– Какая-то она, – повторила про себя девочка, – быть может она похожа на маму? – Детский шепот отдавался в сердце отца: постоянная, нежная мысль об утраченной жене, и такая же постоянная забота о дочери, были его любимым отдыхом от многосторонних трудов.
Он сам учил Алю, сам вывозил ее и сам ухаживал за нею во все время кори; мудрено было найти мать старательнее этого отца. Срок Алиного заключения оканчивался; завтра она увидится с братьями и сестрами, завтра увидит бабушку, и дядей, и тетю Софью Васильевну, которую она так любит!